Сергей Семанов. Генерал Брусилов

1853-1926

БИБЛИОТЕКА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ

Сергей Семанов

Генерал Брусилов

Документальное повествование

[…У генерала Брусилова начались неприятности по службе]

И вот тут-то впервые за четвертьвековую жизнь в армии у генерала Брусилова начались неприятности по службе. Авшаров был ленив и неумен, но, как все хитрецы и пройдохи, отличался ловкостью и неразборчивостью в интригах. Понимая, что просто прогнать толкового и трудолюбивого Брусилова нет возможности, Авшаров стал исподтишка вредить ему. Интриган не торопился, он знал, что спешка в таких подкопах ни к чему, да к тому же учитывал, что главный инспектор кавалерии Николай Николаевич определенно благоволит к Брусилову. Но Авшаров заметил также, что начальник штаба главного инспектора кавалерии генерал Палицын, напротив, недолюбливает его.

Палицын был чванливым, мелочным человеком, сделавшим головокружительную карьеру. Более всего он любил лесть и угодничество. Брусилов же этим желаниям старого генерала никак не удовлетворял, наоборот, он постоянно понуждал его заниматься делами Офицерской школы, ставил перед ним различные вопросы. Делал это он всегда почтительно и корректно, но без угодничества. Праздный и капризный старец истолковывал это как непозволительную дерзость.

Внешне сохраняя с Брусиловым приятные, почти дружеские отношения, Авшаров не без успеха интриговал перед Палицыным против Брусилова. Как и многие ему подобные люди, Авшаров не мог предположить, что все эти

[71]

хитросплетения лежат на поверхности. Неизвестно, чем бы все кончилось, но великий князь Николай Николаевич не внял настроениям своего начальника штаба. Более того, для главного инспектора кавалерии негодность Авшарова становилась слишком очевидной.

И вот, как часто бывает, произошло обратное тому, на что рассчитывал интриган: 3 февраля 1902 года была учреждена еще одна должность генерала для поручений при главном инспекторе кавалерии, и назначен на эту должность был... Агаси-Бек-Авшаров. Его, так сказать, «повысили», а по существу, удалили от дел, предоставив пожизненную синекуру (в русской армии той поры таких было немало). Ни у кого не возникало сомнений, кто именно примет Офицерскую кавалерийскую школу...

Так и произошло: ровно через неделю был подписан приказ о назначении начальником ее причисленного к гвардии генерал-майора Алексея Алексеевича Брусилова.

Итак, он встал во главе не очень многочисленного, но очень важного по сути военного учреждения. Изменилось ли что-нибудь в его действиях, в его поведении? Нет. Столь же спокойно, твердо и целенаправленно руководил он школой, совершенствуя преподавание в ней и повышая требования к обучающимся.

В обыденной жизни многие люди предаются маниловским мечтаниям: вот если бы-де я стал... директором (царем, фельдмаршалом и т. д.), уж я бы... Мысль ложная исходно, ибо если инженер-технолог плох на своем месте, то не сможет он стать хорошим директором, если командир роты не справляется или кое-как справляется с поставленной перед ним задачей, то и фельдмаршалом он сделается никудышным. Только из хорошего технолога со временем получается дельный директор, как из толкового капитана — отменный генерал.

Подобная закономерность справедлива в любые времена и для всех: Брусилов был хорошим поручиком в полку, хорошим курсовым офицером в кавалерийской школе, хорошим заместителем плохого начальника, поэтому естественно, что стал он отличным генералом на генеральском посту.

Опираясь на поддержку генерал-инспектора русской кавалерии — великого князя Николая Николаевича, Брусилов стал незамедлительно улучшать постановку обучения в Офицерской школе. Но тут он натолкнулся на неожиданное препятствие, о чем необходимо рассказать.

В конце прошлого века, а в особенности в начале нынешнего, в армиях ряда стран в самом дворянско-военном

[72]

сословии сложилась внутренняя, так сказать, каста: выпускники Академии Генерального штаба. В наивысшей степени это было характерно для армий Германии и Австро-Венгрии, но не миновало и императорскую Россию. Выпускники Петербургской академии тоже почитали себя сливками офицерского корпуса. То были в подавляющем большинстве выходцы из аристократических военных фамилий и быстрое продвижение по службе полагали признаком особых своих наследственных способностей. Так возникала замкнутая, самоуверенная и самодовлеющая каста, противостоявшая гораздо большему по численности корпусу армейских офицеров.

Брусилов не учился в Академии Генштаба, с этой самозваной «элитой» не был связан и самоуверенности ее питомцев не разделял. Однако целенаправленной и строгой требовательностью он добился того, что офицеры-генштабисты, которым предстояло служить в кавалерийских частях, тоже должны были пройти практическую переподготовку в Офицерской школе. Это было встречено генштабистами, мягко говоря, прохладно. Как так, они все знают, все науки превзошли и вдруг — какая-то, как они выражались, «лошадиная академия»?!

Однако начальник кавалерийской школы не уступал капризам высокородных учеников, и немало аристократов, занимавших крупные посты в конных частях, но не умевших, однако, по-настоящему держаться в седле, крепко попортили свою карьеру. Брусилову пришлось пережить немало неприятностей, но он не отступал, ибо знал, что прав. Ядовитая шутка насчет «лошадиной академии» его ничуть не пугала. Какой же, в самом деле, это кавалерийский офицер, если он не держится в седле?..

Справедливости ради надо сказать, что вовсе не все генштабисты презирали усилия Брусилова по внедрению в армии истинно кавалерийских навыков. Впоследствии известный писатель, а тогда, в начале века, питомец Академии А. А. Игнатьев свидетельствовал: «Суровые требования кавалерийской школы сыграли полезную роль. Постепенно среди кавалерийских начальников становилось все больше настоящих кавалеристов и все меньше людей, склонных к покою и ожирению». Последнее особенно в точку: растолстевший кавалерист так же нелеп, как и летчик-истребитель с брюшком. Но бывало... Впрочем, Брусилов добивался не стройности фигур, а умения вести в бой кавалерийские войска, в этом он находил неуклонную поддержку у офицеров кавалерии.

[73]

В воспоминаниях того же Игнатьева есть описание Офицерской школы, его следует привести: «День в школе начинался с так называемой «дыбы», то есть езды на «казенно-офицерских» лошадях, командированных из полков. Стремена снимались, поводья отвязывались, а лошадей вестовые держали на кордах, на общем небольшом кругу. В середине круга стоял коренастый сухой подполковник Дидерихс. Он старался восстановить и крепить «шлюз», то есть плотное прилегание верхней части ноги к седлу, при абсолютной подвижности ноги ниже колена во всех аллюрах. Он добивался также автоматизма в прыжках через препятствия. Нелегко бывало нам на этих уроках после трехлетней сидячей академической жизни, но Дидерихс был непреклонен в своих требованиях, и «дыба» вполне оправдывала свое название.

Через несколько минут перерыва вестовые вводили в манеж прелестных светло-рыжих трехлетних кобыл, посылавшихся ежегодно с государственных заводов в школу для выездок и курса тренировки...

После выездки полукровных трехлеток мы получили еще, в виде опыта, совершенно диких киргизских коней, не дававших вначале даже взнуздать их. Третьей моей лошадью, так называемой «доездкой», был молодой конь из запасного эскадрона и четвертой — собственная выводная кобыла из Ирландии...»

Как видим, офицерам-генштабистам приходилось порядочно потрудиться в школе на Шпалерной улице. Мало того, в программе обучения были такие предметы, которые уж никак не вязались с привычками привилегированного офицерства. Игнатьев вспоминал: «В перерывах езды мы обучались еще бою на саблях, иногда рубке и даже ковке в эскадронной кузнице, где любители ухитрялись изготовить подкову, вместо трех, в два нагрева. Экзамен по этому предмету как раз был последним при окончании зимнего курса. В манеже был поставлен покрытый красным сукном стол, перед которым вестовые держали несколько неоседланных лошадей. Я должен был отвечать первым, расковав и расчистив одно из копыт какой-то серой кобылы. Председатель комиссии, Брусилов, только что произведенный в генералы, увидев меня в кожаном фартуке, с молотком и клещами в руках, сказал, улыбнувшись:

— Это вам уже не стратегия!

— Так точно, ваше превосходительство! Следовало, пожалуй, только переменить порядок в наших программах,— весело ответил я»...

[74]

Да, подвижнический труд никогда не пропадает даром, но надо помнить, что Брусилов жил и действовал, к сожалению, в ту пору, когда в России для любых полезных начинаний время было самое неблагоприятное...

Никогда, пожалуй, за всю тысячелетнюю историю страны не бывало такого слабого, такого непопулярного в народе государственного руководства, как в начале XX столетия. Громадная и богатая страна раздиралась острейшими противоречиями. Большинство ее народа — крестьяне и рабочие, труженики и защитники — находилось в униженном, бесправном положении. Они начинали осознавать свое бесправие и люто ненавидели бар и господ, обрекающих их на унижение в своей собственной стране. Ведь это не анекдоты досужих мемуаристов, а самый достоверный, к сожалению, исторический факт, что на воротах парков в городах вешалась табличка: «Собакам и низшим чинам вход воспрещен». Брусилов в воспоминаниях, не скрывая возмущения, описал подобный случай. Но другие-то генералы и офицеры этим не возмущались, а иные и почитали за должное. К несчастью для тогдашней русской армии, да и для всей России, таких бар-офицеров было большинство.

Начинался новый, двадцатый век, и Россия близилась к революции. Брусилов этого, конечно, но предчувствовал и не понимал, но растущее неблагополучие во вверенном ему деле замечал отчетливо. Убедительным свидетельством этому служит небольшой отрывок из воспоминаний Брусилова. Правда, написано это позже, уже по окончании гражданской войны, когда многое стало ему ясно и понятно, но написано очень объективно, то есть со стремлением осмыслить события всесторонне, и одновременно субъективно: он высказывает собственную точку зрения:

«Александр III, человек твердый и прямой, не имел склонности к военному делу, не любил парадов и военной мишуры, но понимал, что для сохранения мира в особенности необходимо быть сильным, и поэтому требовал как можно большего усиления военной мощи России. Военный министр Ванновский при помощи даровитого своего помощника начальника Главного штаба Обручева за время этого тринадцатилетнего царствования сделал очень многое и значительно упорядочил и развил наши военные силы, а кроме того, главное внимание обратил на обороноспособность нашего Западного фронта против Германии и Австро-Венгрии; этот театр военных действий усердно ими подготавливался. Новая дислокация войск, постройка крепостей, новое устройство крепостных и резервных войск немедленно по-

[75]

ставили Россию в завидное положение государства, серьезно готовящегося к успешной защите своих западных границ».

Безусловно правильная оценка, надо сделать лишь одно уточнение: да, Ванновсний и Обручев были способными стратегами, действительно, при них правильно был определен главный театр будущих военных действий и сделано много для его укрепления, но сделано далеко не все, более того, подготовка только начата. Русская армия и флот оснащены были слабее, чем войска Германии и Австро-Венгрии. Однако понять Брусилова можно, ибо потом всякая последовательность и цельность в военной политике России были нарушены полностью. Брусилов без всяких уже оговорок был прав, когда писал:

«К сожалению, с воцарением Николая II и, в особенности, с удалением Ванновского и Обручева картина резко переменилась.

Явились, по свойству характера молодого царя, колебания то в ту, то в другую сторону, а новый военный министр Куропаткин не был достаточно настойчив в своих требованиях, не получал достаточных кредитов и старался лишь угодить великим мира сего, хотя бы и в ущерб делу.

Несбыточные и непродуманные миролюбивые тенденции привели к фатальной для нас Гаагской мирной конференции, которая лишь связала наши руки и затормозила наше военное развитие, тогда как Германия продолжала энергично усиливаться. А затем мы затеяли порт-артурскую чепуху, приведшую к печальной памяти японской войне».

Несомненно, что неудачная эта война до основания потрясла одряхлевшую монархию. Пагубное направление политики царизма было очевидно еще задолго до нападения японцев на Порт-Артур, и не один Брусилов осознавал это. Шайка темных, хотя и весьма высокопоставленных, личностей в своих узкокорыстных интересах развязала бессмысленную авантюру в Маньчжурии и Корее, провоцируя войну с японскими самураями. А когда эта война была Японией начата, царская Россия оказалась в полной дипломатической изоляции, в то время как японцы получали помощь от Англии, Америки и других империалистических держав.

Не место здесь подробно говорить о ходе неудачной этой войны, приведем лишь итоговое суждение В. И. Ленина, его суровую, но справедливую оценку тогдашней российской армии: «Генералы и полководцы оказались бездарностями... Офицерство оказалось необразованным, неразвитым... ли-

[76]

шенным тесной связи с солдатами и не пользующимся их доверием»  *.

О первой русской революции Брусилов в своих воспоминаниях почти ничего не написал, ничего нет об этом и в дошедших до нас его статьях и письмах. Можно сделать лишь более или менее вероятные предположения. Вне сомнений, что события 9 января не могли не потрясти его (он был тогда в Петербурге, это известно точно). «Боже, войска стреляют в толпы безоружного народа, и какие войска — русская гвардия, полки, основанные еще Петром Великим! Какое дьявольское наваждение поразило правителей России?!»

____

* Ленин В.И. Полн. собр. соч. т. 9, с. 155. 

[77]

< Назад

Вернуться к оглавлению

Вперёд >

Далее читайте:

Брусилов Алексей Алексеевич (1853-1926), военный деятель царской и Красной армий.

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС