Сергей Семанов. Генерал Брусилов

1853-1926

БИБЛИОТЕКА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ

Сергей Семанов

Генерал Брусилов

Документальное повествование

[Война давно закончилась]

Война давно закончилась, по Тверской полк еще стоял на территории бывшей турецкой Армении. Новый, 1879 год в 15-м драгунском встречали с великими торжествами. Декорации были яркие и экзотические, как в опере «Демон»: кругом заснеженные пики гор, крутые пропасти, незамерзающие даже в это время года водопады, петли пустынных каменистых дорог, полуразрушенные крепости на дальних вершинах.

Господа офицеры собрались в громадной палатке, ярко освещенной керосиновыми фонарями. Стол не блистал сервировкой, зато был завален яствами: на громадных блюдах мясо — всех сортов и всех способов приготовления, с перцем, чесноком и жареным луком — любимейшая пища здоровых мужчин. Само собой, в напитках тоже не ощущалось недостатка, как и в разнообразии оных.

Во главе стола возвышался, блистая эполетами и орденами, полковник Новрузов, пребывавший в самом отменном расположении духа. Рядом выделялись светлыми пятнами две женские головки — жена и старшая дочь командира полка. Других дам не было, ибо многие женатые офицеры жили в походных условиях по-холостяцки, иных же дам вводить в подобные собрания не полагалось. Вдоль всего стола расположились стоя офицеры в парадных мундирах, при холодном оружии и в орденах, как и положено в подобных случаях.

В тот предновогодний вечер двадцатипятилетний Алексей Брусилов выглядел отменно. На его ладной, легкой, истинно кавалерийской фигуре ловко сидел новенький, недурно сшитый мундир — изделие, как ни странно, местного портного. Многие товарищи Брусилова выглядели не хуже. Рукодельные и ловкие армянские портные где-то раздобыли нужное сукно и охотно обшили господ офицеров. У Брусилова на мундире алели два примечательных украшения: в петлице небольшая «Анна» с мечами; а в прорези воротника крупный, с детскую ладонь, «Станислав», тоже с мечами. Уже три боевые награды имел Брусилов, но по тогдашним правилам надевалась только высшая степень каждого ордена. Предполагалось, что прочие кавалер, несомненно, уже получил, ибо награды давались в строгой

[55]

последовательности, от низшей к высшей. Двух одинаковых наград не давалось.

Прерывая застольный шум, командир полка поднял руку. В его громадном кулачище почти целиком утонул кавказский посеребренный рог. Говор затих. Новрузов, как и все природные строевики, был ораторствовать не мастак, хоть голос имел зычный. Этим-то голосом он произнес несколько не очень складных фраз об Отечестве и государе императоре и с облегчением гаркнул: «Ура!» Его дружно поддержали. Затем последовали тосты за командира полка, за госпожу полковницу, за их очаровательную дочь (нескладная и костистая, она совсем не была очаровательная, но какая разница?!), за здоровье старших офицеров, за боевое товарищество, за Отечество и Русскую армию.

Брусилов, как всегда, пил и ел умеренно, речей не произносил, и не только потому, что младшему офицеру разглагольствовать в начале празднества не полагалось, — с юных лет не любил он всякого суесловия, тем паче застольного. Но веселился он искренне вместе со всеми и также вместе со всеми ждал того, чем этот новогодний праздник их полка должен был отличиться от многих прочих, бывших п будущих.

...Полковник Новрузов скомандовал:

— Трубачам войти! Сигнал!

Вошли семнадцать полковых трубачей в полной драгунской форме. Выстроившись в шеренгу, они замерли, а затем дружно поднесли к губам семнадцать серебряных труб. Шум прекратился, офицеры застыли, и под сводами палатки прозвучало «Слушайте все!». Гром аплодисментов и криков «ура» раздался в ответ, ибо привычный этот сигнал впервые в истории полка исполнялся не на простых трубах, а па особых, наградных — серебряных, перевитых черно-золотой георгиевской лентой, с вычеканенной надписью на каждой: «За отличие в турецкую войну 1877 и 1878 гг.». Так награждались за боевые заслуги особо отличившиеся кавалерийские части. Брусилов отныне становился не только штабс-капитаном, но и офицером особо отличившегося полка.

Да, Новогодний праздник удался на славу, но, в общем- то, минувший 1878 год прошел для Брусилова довольно тускло. Весной и летом в бездействии стояли у Эрзерума и ожидали, пока окончательно будет подписан мир. Учений не проводилось, занятия с личным составом велись кое-как, бытовые условия и снабжение оставались неважными — все тяготились происходящим. Наконец в июле стало изве-

[56]

стно о решениях Берлинского конгресса, установившего окончательный итог войны.

Бездарные царские дипломаты не могли отстоять достижения русского оружия, под давлением западных держав они отступали. В Закавказье туркам возвращался ряд занятых нами территорий, в том числе крепости Эрзерум и Баязет, недавно взятые с бою. Брусилов, как и другие, был недоволен, бранил по обыкновению англичан.

Лишь осенью тверские драгуны снялись с лагерей и по знакомой дороге двинулись домой. Все радовались, предвидя наконец заслуженный отдых. Новый год встретили в армянском местечке Джавал-оглы. Здесь сверх всякого ожидания задержались почти на год. Было скучно, офицеры по очереди ездили на отдых в Тифлис. Брусилов очень хотел бы оставить опостылевшие ему пустынные горы, но... Служба шла своим чередом, размеренная и неинтересная. Только к сентябрю пришел радостный приказ: сниматься и идти на старые квартиры в Грузии.

Все там оказалось по-прежнему, не изменилась и служба — провинциальная гарнизонная повседневность. Впрочем, Брусилов получил отпуск и отбыл на кавказские минеральные воды —отдохнуть да и подлечиться после трехлетней походной страды. Видно, Брусилов уже неплохо зарекомендовал себя в армии, ибо ему предложили участвовать в предстоящем походе в Среднюю Азию — так называемой Ахал-Текинской экспедиции под командованием генерала Скобелева.

Брусилов немедленно согласился. Еще бы! Какой офицер откажется участвовать в боевой экспедиции, да еще в экзотических краях, а главное — под руководством знаменитого и любимейшего в русской армии героя — генерала Скобелева! Но Брусилову тут не повезло. Он, видимо, крепко расстроил здоровье в походах — ему не разрешили участвовать в азиатской экспедиции. Пришлось долгие месяцы лечиться в Кисловодске и Ессентуках...

Впоследствии Брусилов так оценивал этот период своей жизни: «До 1881 года я продолжал тянуть лямку в полку, жизнь которого в мирное время, с ее повседневными сплетнями и дрязгами, конечно, была мало интересна. Разве только охота на зверя и птицу — великолепная, обильная, в чудесной горной местности — несколько развлекала». Суждение, как и обычно у него, откровенное. Ну что ж, армейская служба в глухом провинциальном гарнизоне не сладость, ясное дело, — рутина. Очень трудно сделать подобную жизнь содержательной, скажем, заняться серьезно са-

[57]

мообразованием, или усовершенствованиями но службе, или какими-нибудь учеными изысканиями, наконец.

Однако найти себе такие занятия и осуществить их на деле — задача не из легких. Молодой Брусилов подобной целеустремленностью и настойчивостью еще не обладал. Он жил, как и другие его сослуживцы. Страстно увлекался охотой, благо опа в тех местах богатая, но это не могло его удовлетворить, он чувствовал, что надо искать что-то более существенное, каких-то перемен в службе.

Такое бывает со многими. В подобных обстоятельствах некоторые ищут ходатаев и покровителей. Брусилову это не подходило. Он был стеснителен и застенчив, предпочитал не просить, а ждать, когда попросят его.

И его попросили. Русская армия всегда располагала отличными кавалеристами, но Брусилов был не просто отличным — выдающимся наездником. Такие ценились, о них в армии шла широкая молва. II ему предложили поступить в только что открывшуюся в Петербурге Офицерскую кавалерийскую школу. Ту самую, на Шпалерной улице...

Это было, как мы бы выразились сейчас, нечто вроде курсов по усовершенствованию. Школа помогала повышению боевой и теоретической подготовки офицеров армейской кавалерии и казаков. Здесь же из унтер-офицеров готовили инструкторов по выездке кавалерийских лошадей, а также кузнецов высшей, так сказать, квалификации — немаловажная профессия в конных частях во все времена. Хороший кузнец и по сей день всюду желанный работник.

...Провожали Брусилова согласно лучшим традициям Кавказского корпуса. 7 октября 1881 года па перроне тифлисского железнодорожного вокзала около вагона первого класса, что стоял в середине небольшого пассажирского состава, шумела группа офицеров. Лица их были веселы, возбуждены, а в цветовой гамме бледностью лица и сдержанностью поведения отличался только стройный, молодцеватый штабс-капитан — очевидный герой торжества. Видно было, что он взволнован, растроган, даже несколько опечален. Его целовали, обнимали, гремели лихие пожелания — словом, завершалась обычная церемония проводов офицера из полка.

Поезд тронулся. Брусилов, высунувшись чуть ли не на половину корпуса из окна, изогнувшись, словно па джигитовке, все махал и махал рукой оставшимся товарищам. Слезы, навернувшиеся на глаза, были искренни. Он любил свой Тверской полк, своих соратников, город своего детства — Тифлис...

[58]

Путешествие было не близкое, особенно по тем временам — только утром 17 октября Брусилов прибыл в Петербург. Прошло девять лет, как он покинул столицу. Проезжая по Невскому, а потом через Неву на Васильевский, в гостиницу, он видел знакомые с юности великие памятники великого города, пышные и стройные здания, оживленные толпы разнообразно одетых прохожих. Казалось, мало что изменилось здесь. Поразила его лишь неожиданная пустынность на Дворцовой площади и вокруг Зимнего дворца. После 1 марта 1881 года новый царь, Александр III, почти постоянно жил в Гатчине, а дворец находился под усиленной охраной. Власти опасались новых покушений и заговоров. Беспокойство властей ощущалось в самой атмосфере столицы.

Неясные слухи о неоднократных покушениях заговорщиков на прежнего царя и некоторых его сановников, разумеется, доходили до Брусилова. Читал он в газетах и о недавней казни пятерых цареубийц. Для него все происходящее в то время было малопонятно.

Брусилов и его товарищи-офицеры, разумеется, видели многие нарушения в военном деле России — том деле, коему служили они верой и правдой. Они не могли не замечать, что нарушения эти с годами не уменьшаются, а даже вроде бы и возрастают. Почему?.. Виноваты ли в этом социалисты, бросающие бомбы, или кто-то другой? Что-то другое?..

На все эти вопросы Брусилов не находил тогда ответа, и по свойственной русским черте характера — отмахиваться порой от чего-то непонятного, неприятного, сложного, беспокоящего оп отодвигал неясные для себя вопросы на потом.

Шло время, и жизнь словно бы отодвигала все сомнения и поиски на второй план. Они становились неглавными и ненужными. А военному человеку полагалось служить...

Сразу же по приезде Брусилов приступил к занятиям. Только что созданная школа была небольшой — всего 36 учащихся офицеров, из них 23 армейца и 13 казаков. Программа, еще только складывавшаяся, была рассчитана на два года. Первоначально предполагалось, что слушатели получат не одну лишь теоретическую подготовку, но и наиболее совершенную практику выездки лошадей.

Брусилов оказался самым молодым по возрасту среди своих новых товарищей, немало ротмистров и подполковников были сорокалетними или уже разменяли давно пятый десяток. Более того, многие, как это, к сожалению, води-

[59]

лось среди русского обер-офицерства, погрузнели. Скачки, да еще с препятствиями, оказались для них не очень подходящим занятием. И программа вскоре была изменена в сторону преимущественно теоретическую.

Будущий кавалерийский генерал Брусилов получил полезный урок. Подтянутый, до глубокой старости сохранивший подобающую военному человеку стройную фигуру, он терпеть не мог всякой расхлябанности и излишеств. Армия требует крепкого и закаленного здоровья — это закон, а тот, кто по разным причинам ослабел или обрюзг, должен менять род занятий. Это правило было для Брусилова непреложным всю жизнь. С досадой и отвращением смотрел он, как иные его товарищи по школе с трудом перекидывали тяжелые, едва гнущиеся бедра через круп лошади, как трясли отвисшими щеками в легкой рыси, не смея перейти в галоп. И это кавалерийские командиры!

Брусилов занимался увлеченно. Перед нами уже боевой офицер, приобретший немалый жизненный опыт и в тяготах войны, и в черновой повседневности гарнизонной службы. На собственном опыте он убедился, как не хватает в русской армии серьезной учебной подготовки, как драгоценен в армейской жизни полезный учебный навык.

И он учился почти самозабвенно. Тем более что условия для учебы оказались весьма приемлемыми. Казармы, построенные еще при Аракчееве, были просторны и удобны, конюшни — превосходны, а лошади — просто великолепны. Теоретическая наука была поставлена тут не бог весть как, зато практика, которой манкировали многие из его новых сослуживцев, оказалась на высоте.

[60]

< Назад

Вернуться к оглавлению

Вперёд >

Далее читайте:

Брусилов Алексей Алексеевич (1853-1926), военный деятель царской и Красной армий.

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС