Императорская Россия и Запад: дезинтеграция союза

-

БИБЛИОТЕКА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ

М.В. Оськин

Императорская Россия и Запад: дезинтеграция союза

Перед Февральской революцией

К исходу второго года войны англо-французские союзники уже перестали рассматривать русских в качестве равноправного члена коалиции. А именно — великодержавного члена Антанты (все прочие союзники помельче, включая и Италию, изначально не рассматривались Великобританией и Францией на равных). Исходя из этого, различные общесоюзные решения, от стратегических до хозяйственных, имели два вектора — англо-французский и русский. Каждый вектор — по отдельности. Именно поэтому русские передавали союзникам свое золото в обмен на военное снаряжение от самолетов и тяжелых орудий до сапог и колючей проволоки включительно. Именно поэтому переписка Ставки с представителями русского командования в союзных странах пестрит жалобами на коалиционную неравноправность.

Можно назвать лишь несколько примеров того простого факта, что с Российской империей, к которой в августе 1914 года из Парижа летели мольбы о помощи, к 1917 году уже относились как к разгромленной Сербии или Румынии. Назвать с одной лишь оговоркой, что одна только Россия, помимо самих французов и англичан, по окончании войны претендовала на роль одного из европейских гегемонов.

Так, во всех своих сношениях с Германией относительно следования международному законодательству, предусмотренному для военного времени, англо-французы не только выступали единым фронтом, но и игнорировали интересы Российской империи. В частности, это сказалось на отношении германского военно-политического руководства к военнопленным из различных государств стран Антанты. Как пишет немецкая исследовательница, «на основе стремления к отказу от обоюдных репрессий Германия, Франция и Англия договорились в начале 1917 года о возврате своих военнопленных из зон боевых действий (использование труда военнопленных для военных нужд было запрещено Гаагскими конвенциями. — Авт.). Так как Россия была не в состоянии применять репрессии [против неприятельских пленных] так эффективно, как Англия и Франция, у германского военного командования не было необходимости обращать внимание на положение русских военнопленных. На смену английским и французским пленным в зоне военных действий были тут же введены русские пленные» 212.

Есть и куда более существенный пример. В 1916 году российское правительство неоднократно обращалось к англичанам с просьбой о посредничестве в приобретении в нейтральных и союзных странах торговых судов для перевозки на Русский Север (Архангельск) того военного снаряжения, что должно было поступать в Россию по союзным поставкам. Англичане, которым такой поворот дел, разумеется, был невыгоден, отказали. И даже более того — сумели поставить под свой контроль все те русские корабли, что наличествовали на Русском Севере.

Шантаж британцев, угрожавших прервать поставки в Россию, вынудил русское правительство пойти на уступки и передать русский Северный торговый флот в распоряжение англичан (единственным вооруженным русским кораблем на

[196]

Севере являлось посыльное судно «Бакан», посланное в 1913 году в Архангельск для защиты рыболовецких промыслов). Как говорит ученый, «передача английскому адмиралтейству русского торгового флота и северных портов, которые были основной артерией, связывающей Россию с Западом в годы войны, привела к тому, что под контролем англичан очутилась фактически и внешняя торговля России» 213.

Такое положение сохранялось в течение всего хода войны, облегчив впоследствии проведение Антантой интервенции против Советской России с Русского Севера. Можно встретить и противоположные утверждения, указывающие, что данная зависимость от союзников была изжита еще до Февральской революции. Так, В.Е. Шамбаров, разбирая в своей работе русско-английские противоречия в вопросе поставок грузов в Россию и проблему военно-политического расклада сил в Северном регионе Российской империи, пишет, что 15 января 1917 года председатель Государственной думы М.В. Родзянко заявил о недопустимости английских претензий на русский торговый флот и компенсации от конвоирования транспортов в Архангельск и Романов-на-Мурмане. Морской министр И.К. Григорович «нашел выход» в покупке у Японии бывших русских кораблей — крейсеров «Варяг», «Пересвет» и «Полтава». В.Е. Шамбаров делает резюме: «В обстановке величайшей секретности эти корабли, уже с русскими экипажами, совершили долгий и трудный путь вокруг Африки и летом прибыли в Архангельск. На Севере появилась собственная эскадра для конвоирования судов, и предлог для шантажа исчез» 214.

Тем не менее эта точка зрения ошибочна. Данная мысль целиком взята из мемуаров того же М.В. Родзянко 215, который, не будучи человеком военным, и не историком, а мемуаристом, не претендовал на знание вопроса в полном объеме. Отсюда и последовало нагромождение ошибок, скрывших под собой зерно истины. Указанные корабли прибыли во Владивосток еще 21 марта 1916 года, а через неделю на них были подняты русские флаги, так что усиление эскадры на севере страны планировалось как минимум за год до указанного заявления М.В. Родзянко. Возможно — через предварительное участие в боевых действиях на Средиземноморье, где уже действовал крейсер «Аскольд».

Во-вторых, корабль «Полтава», переименованный в «Чесму», все-таки являлся линейным кораблем додредноутной постройки, а не крейсером.

В-третьих, переход кораблей в Европу ни для кого не был секретом — ни для союзников, ни для врагов. Достаточно сказать, что во второй половине сентября 1916 года «Чесма» совместно с французскими линкорами участвовала в разоружении

[197]

греческого флота, чтобы не допустить вступления Греции в войну на стороне Центральных держав. Где тут «величайшая секретность»? К чему придавать общеизвестным фактам конспирологический оттенок? Другое дело — опасение угрозы от подводных лодок противника и секретность маршрута движения через Средиземноморье и Атлантику.

В-четвертых, броненосный крейсер «Пересвет» погиб в Средиземном море на немецких минах 22 декабря 1916 года в десяти милях от выхода из Порт-Саида, а потому никак не мог прибыть в Архангельск в 1917 году.

В-пятых, та же «Чесма» прибыла в Кольский залив уже 3 января 1917 года, а совсем не летом в Архангельск (или Мурманск — не русская земля?).

И, наконец, в-последних, линейный корабль «Чесма» бездействовал в боевом отношении вплоть до вступления в Мурманск Красной армии в марте 1920 года. Крейсер «Варяг», едва появившись на Русском Севере 18 ноября 1916 года и приняв минимальное участие в боевых операциях, уже через два месяца (25 февраля 1917 года, накануне Русской революции) ушел на ремонт в Ливерпуль, откуда так и не вернулся. Так что вряд ли можно сделать вывод о том, что именно эти корабли как- то повлияли на английских шантажистов.

В действительности ситуация на Русском Севере немного повернулась к лучшему после свержения самодержавия и последовавшей за этим некоторой временной смене политического курса

Великобритании по отношению к России. А также после прибытия на север Российской империи крейсера 1-го ранга «Аскольд» (17 июля 1917 года). Точно так же не смогло переломить ситуации и строительство Мурманской железной дороги, закончившееся осенью 1916 года: в любом случае транспортный флот, доставлявший в Россию грузы, и распределение грузов контролировались англичанами.

Надо сказать, что в кампании 1917 года русской действующей армии отводилось видное место. Несмотря на то что главным фронтом Первой мировой войны по-прежнему признавался Французский (Западный) фронт, русские брали на себя обязательства наступать на всем Восточном фронте от Балтики до Румынии, нанося главный удар южнее Полесья — армиями Юго-Западного фронта. Особенно в деле привлечения русских вооруженных сил к активным действиям усердствовали англичане, для чего новый премьер-министр Великобритании (с декабря 1916 года) Д. Ллойд- Джордж был готов усилить военные поставки в Россию.

Однако союзное командование, в своих решениях исходившее из приоритета французского мнения, не спешило помочь своему русскому союзнику в снабжении его вооружением и боеприпасами в той мере, в какой на русских возлагались задачи на кампанию 1917 года. Так, на Петроградской союзнической конференции начальником 

[198]

Штаба Верховного главнокомандующего ген. М.В. Алексеевым было выдвинуто русское требование на военные поставки в Россию. В частности, в это требование вошли 763 орудия, 147 000 снарядов для тяжелой артиллерии, 1 690 000 винтовок, 475 000 пудов пушечного пороха, 97 000 пудов ружейного пороха, 250 000 мин, 600 минометов, 100 000 пироксилина и др. Для румынской армии русские просили 1300 орудий 216.

Ни одно из этих требований не было полностью удовлетворено англо-французскими представителями, хотя техническое оснащение британских и французских армий находилось уже на высочайшем уровне. Так, на Западном фронте командование требовало стрелять из артиллерийских орудий по германским оборонительным линиям как можно чаще, дабы не создавать залежей снарядов в тылах союзных армий.

Напомним, например, что в русской армии по-прежнему не хватало пулеметов, а союзники уже отказались от производства тяжелых станковых пулеметов, переводя свои войска на ручные пулеметы, что соответствовало новой групповой тактике ведения боя. Как то отмечает А.В. Игнатьев, политика союзников (Великобритании в первую голову) в области снабжения России военным имуществом и кредитования русских военных и прочих заказов с конца 1916 года преследовала своей целью вынудить царизм пойти на уступки оппозиции во всех сферах, в том числе и в политической 217.

В связи с обострившимся положением внутри Российской империи, «министерской чехардой», угрозой государственного переворота со стороны буржуазной оппозиции (высшие военные и придворные круги наивно полагали, что этот переворот будет всего лишь дворцовым, по образцу переворотов XVIII столетия) союзники, несомненно, делали все возможное, чтобы удержать Российскую империю в войне. Но при этом мощь русской действующей армии явно недооценивалась, военные возможности России занижались, а объем поставок понижался.

Нельзя не отметить, что в связи с распространением слухов о якобы готовящемся сепаратном мире Российской империи с Центральными державами союзники должны были подстраховываться — в противном случае германская мощь смела бы Западный фронт. Именно поэтому англо-французы поддерживали тех российских оппозиционеров, что намеревались совершить «дворцовый переворот», отстранив от власти и императора Николая II, и главу несуществующей «германской партии» императрицу Александру Федоровну. П.И. Залесский справедливо писал, что «союзники сочувствовали только "перевороту" в пользу "конституционного" правления — поскольку сами русские видели в конституции единственный выход из создавшегося тупика на русском фронте» 218. Те русские, что видели здесь «единственный выход», сами-то в окопах вшей не кормили. Плести заговоры по ресторанам — оно всегда удобнее и приятнее.

Россия не должна была выйти из войны ни в каком случае. Поэтому, хотя и император Николай II не давал повода усомниться в своей приверженности договоренностям, что признавали и сами англо-французы, «высокая политика» требовала подстраховки. Это и была подготовка переворота и замены режима Третьеиюньской монархии на конституционную монархию западного образца, во главе которой фактически бы встали люди, не только верные союзу с Западом (этому союзу был верен и император Николай II), но и настроенные проводить крайне вестернизированную модернизацию страны. Недаром уже 1 марта 1917 года, еще до отречения императора, правительства Франции и Великобритании уведомили председателя Государственной думы М.В. Родзянко, что признают Временный комитет Государственной думы единственным законным временным правительством России.

Кроме того, разногласия между оппозиционными кругами и правящей верхушкой в отношении характера ведения боевых действий резко отличались. Так, император Николай II и его ближайшие помощники намеревались придать кампании 1917 года столь решительный характер, после которого можно было бы с полной уверенностью говорить о грядущей победе. Помимо собственно стратегических целей это преследовало еще и задачу успокоения оппозиционных слоев на время войны, отложив проведение назревших внутренних реформ на после войны, чтобы царь мог диктовать свою собственную программу капиталистического реформирования с позиций победителя в мировой войне, а не с позиций проигравшей стороны.

Решительные победы на Восточном фронте также должны были повысить престиж и значение Российской империи как на международной арене в целом, так и в блоке Антанта в частности.

[199]

Именно для этого была проведена реорганизация действующей армии, известная под наименованием «реформы Гурко», вследствие которой численность русских дивизий должна была стать большей, нежели количество дивизий всех союзников на Западном фронте, вместе взятых. Именно для этого в войска отправлялось большое количество военной техники и резервов (наиболее характерное явление — образование корпуса ТАОН (Тяжелой Артиллерии Особого Назначения)).

И именно поэтому же англо-французские союзники не желали усиливать русскую армию военным снаряжением в той мере, что будет достаточной для достижения таких побед на Восточном фронте, что по своим масштабам и значению превзойдут вероятные победы на Западном фронте. Если вспомнить, чем окончилось французское наступление в 1917 году, известное как «бойня Нивелля», то следует признать, что опасения французского руководства не были беспочвенны: столь позорного и кровавого поражения французы ни разу не понесли за всю войну.

Разногласия внутри российской элиты вызывали опасения у союзников, которые в конечном счете сделали ставку на подконтрольную своему влиянию буржуазную оппозицию. Так, французский военный представитель на межсоюзнической конференции в Петрограде в феврале 1917 года ген. Н.-Ж. де Кастельно в своем рапорте в военное министерство от 25 февраля докладывал: «...я не нашел в умах и сердцах некоторых [русских] деятелей бесповоротного решения и надежды нанести смертельный (решительный) удар германскому могуществу в кампании 1917 года. Влиятельные люди, как Председатель Думы, хотели бы выжидать и не ввязываться в новые операции до того, когда время позволит устранить главнейшие недостатки. Те же чувства проникли и в некоторые военные круги. Некоторые думают, что русская армия неспособна предпринять в ближайшем будущем решительных операций на своем фронте. Под впечатлением опыта наступлений, предпринятых в 1916 году на Западном и Восточном фронтах Антанты и тяжелых потерь, понесенных, в особенности, войсками Брусилова (980 000 человек), они полагают, что русская армия еще недостаточно снабжена техникой, чтобы прорвать на широком фронте укрепления пози-

[200]

ций противника и развернуть затем массы их сил в быстрой и решительной маневренной войне. Они склоняются к отсрочке начала крупных операций». Впрочем, как далее отмечал генерал Кастельно, врио Начальника Штаба Верховного главнокомандующего ген. В.И. Гурко и сам царь определенно стояли за то, чтобы придать кампании 1917 года «решительный характер» 219.

Вероятнее всего, как раз последнее и пугало французов и англичан. Здесь еще раз вспомним, что, согласно русским претензиям в послевоенной Европе и уже заключенным секретным соглашениям, на практике Российская империя действительно должна была стать европейским гегемоном. Допустить этого французы и англичане не могли уже только в силу инстинкта самосохранения — удивительно только, почему русское руководство не понимало, что союзники не позволят России воспользоваться плодами победы.

Итак: прежде всего, главным итогом войны должно было стать уничтожение Австро-Венгрии посредством ее расчленения на ряд мелких государств и, вероятнее всего, раздробление Германии на несколько стран (Пруссия, Бранденбург, Бавария, Шлезвиг, Ганновер, Баден и др.). Что это означало? Такой расклад предполагал, что в Старом Свете остается только (не считая островной Англии) две великие державы — Россия и Франция.

Могла ли Франция, жившая за счет эксплуататорского кредитования более отсталых государств, где отсутствовал прирост населения, тягаться с русским колоссом, в котором две трети населения после демографического взрыва конца XIX века составляла молодежь? При этом львиная доля новообразованных государств в силу своего территориального расположения окажется в сфере влияния Российской империи. Вдобавок — Восточная Пруссия и Галиция в составе России, Польша в качестве русского. вассала и вдвое увеличенное Сербское королевство — верный русский союзник — в качестве наиболее мощного государства Балканского полуострова.

Кроме того, к России должны были отойти Черноморские проливы, что логически предполагало русскую гегемонию на Средиземноморье. А отсюда недалеко Индийский океан, Персидский залив и, как следствие, претензия на мировую гегемонию наравне с набравшими экономическую мощь США. Именно для господства на морских путях строились четыре линейных крейсера типа «Измаил» (строительство было приостановлено на время войны), а свободный выход из Черного моря означал, что одна из основных баз русского кораблестроения станет недоступной для неприятельских ударов, как это было ранее.

Представляется, что выводы отечественных исследователей о том, что Российская империя безнадежно отставала от своих европейских конкурентов (не говоря уже о США), верны именно для обстановки в довоенной Европе. После войны позиции России должны были неимоверно усилиться как присоединением новых территорий (Восточная Пруссия, Галиция, Проливы, сюзеренитет над единой Польшей), так и распространением русского влияния на Центральную Европу и Балканский полуостров. Конечно, российская экономика была слабей даже только одной французской экономики. Но их нераскрытый потенциал был несравним.

В условиях тесного взаимодействия (от конфедеративного сотрудничества со славянскими государствами до оккупации Восточной Пруссии и Проливов) с рядом европейских стран российская модернизация начала XX века, начатая столыпинской аграрной реформой, могла протекать при несравненно более благоприятных обстоятельствах. Ведь теперь на потенциал Российской империи (человеческие и природные ресурсы) накладывалась бы общая культурность вновь обретенных и подвассальных территорий.

Но и более того — при данном раскладе сил в Европе никакие новые колонии, которые, согласно секретным договоренностям, отходили к ведущим державам Антанты, фактически ничего не могли добавить к общему потенциалу Великобритании или Франции. Персидский залив и без того контролировался англичанами, а Передняя Азия — французами. Проблема ограничивалась бы просто приобретением очередных колоний, которые еще следовало усмирять и осваивать. Державы Запада, вне сомнения, должны были обезопасить себя разгромом германской претенциозности на европейскую гегемонию (а, если не считать США, европейская гегемония фактически означала бы и мировую гегемонию). Но точно так же, только ради удержания своих прежних позиций в Европе и мире, они были обязаны сдержать и угрозу русского экспансионизма после победы в Первой мировой войне.

Действительно, после 1918 года, даже выведя из строя и Германию, и Австро-Венгрию, и Россию, англо-французы были вынуждены пойти на компромисс с набравшими силу Соединенными Штатами Америки на Вашингтонской конференции 1921 года. Напомним здесь, что к июлю 1914 года государственный долг США составлял почти четыре миллиарда долларов, а стоимость американских ценных бумаг, принадлежавших иностранцам, равнялась пяти миллиардам. К концу Первой мировой

 [201]

войны Антанта задолжала США более одиннадцати миллиардов долларов, и, кроме того, еще тринадцать миллиардов долларов располагались за пределами Америки в качестве капиталовложений 220. Только влияние американских изоляционистов в Конгрессе позволило Великобритании и Франции номинально числиться в качестве ведущих держав в Старом Свете вплоть до 1939 года. Это был последний шанс англо-французов. А русские не являлись изоляционистами.

Россия только одной своей географией и своими природными богатствами имеет лишь два варианта своего развития как геополитической величины: или великая держава, или сырьевой придаток для великих держав. Поэтому русские, в свою очередь, опасались, что Запад пойдет на сделку с Центральным блоком за счет Российской империи. Недаром весной 1917 года, уже после падения самодержавия, главкозап ген. В.И. Гурко сообщал новому Верховному главнокомандующему ген. М.В. Алексееву: «Мы обязаны оказать союзникам активную помощь, и только в этом случае мы можем требовать от них выполнения взятых на себя ими обязательств. Если же они увидят нашу неспособность к активным действиям, если они придут к сознанию, что наше государственное расстройство сделало армию и страну небоеспособной, то они будут считать себя свободными от принятых по отношению к нам обязательств. Таковы мои впечатления, вынесенные из сношения со многими из представителей союзных государств на конференции. Считая же себя свободными от обязательств, последние легко смогут заключить выгодный для них сепаратный мир за наш счет с немцами, которые на это пойдут легко, так как они в сущности ничего не ищут от Западных держав и вполне могут быть удовлетворены за счет России, как в пределах Европы, так и на Ближнем Востоке».

Конечно, пойти на сепаратный мир с Германией французы и особенно англичане никогда бы не смогли: не для того затевалась война, чтобы позволить немцам выйти из нее победителем. Однако прочее было подмечено верно: русским никогда бы не позволили взять «тайм-аут» для улаживания внутренних проблем по тому образцу, что взяли для себя англо-французы в 1915 году, когда в течение девяти месяцев Французский фронт застыл в «оперативном безмолвии», и только в сентябре французы отважились на частную операцию в Шампани. Потери же русских армий, почти весь 1915 год отступавших на Восток, были громадны — три с половиной миллиона человек.

Таким образом, как представляется, нельзя просто так обвинять союзников и противников Российской империи в том, что они старались в максимальной степени умалить те выгоды и преимущества, что должна была получить Россия

[202]

после победы в Первой мировой войне (в этой победе по окончании кампании 1916 года на Западе уже не сомневались). Англо-французы были вынуждены идти на это, дабы не допустить такого усиления России, что превысило бы их собственное усиление.

XX век отчетливо показал, что мировая гегемония находится в руках колоссальных государств, обладающих большими человеческими, природными, географическими ресурсами. Россия (СССР), США, Китай — вящее тому подтверждение. Одного только культурного и техническо- организационного превосходства европейских государств над прочими странами (как колониями, так и полуколониями) уже не хватало: пример Германии, надорвавшей себя в двух мировых войнах, показателен.

Иначе говоря, великие державы Запада, не желавшие допустить теперь уже вполне вероятной русской гегемонии в Европе, были правы в своей политике — ибо в политике нет друзей, а есть только интересы. Ключевой вопрос в том, почему русская дипломатия, военно-политическое руководство, экономическая элита страны не захотели и (или) не смогли противодействовать чужому влиянию, отстаивая собственный рывок вперед. Именно в этом отношении наиболее ярко проявилась та гниль монархической государственности, что успела накопиться к началу XX века и не была изжита в ходе поступательных (как правило, половинчатых и компромиссных) реформ 1905—1914 годов. Война обнажила эти язвы, а неумелые действия государственной власти и провокационная деятельность оппозиционных кругов обострили болезнь до того предела, за которым уже начинается революция, как вероятный метод выхода из наметившегося тупика общего развития государства.

Враги русской государственности рассчитали точно, нанеся смертельный удар по подгнивавшей монархии во время тяжелейшей войны. Общегосударственный кризис семнадцатого года обусловил и бессилие российской дипломатии. С русскими переставали считаться, а сама страна, как считают современные исследователи, «утратила статус великой державы».

Даже оказавшись в числе победителей, немонархическая Россия должна была бы смириться с потерей Польши и Прибалтики (не говоря уже о Финляндии), а также отказаться от территориальных приобретений, в том числе и Черноморских проливов. Страна из «субъекта мировой политики» превратилась бы в «объект империалистических сделок». В итоге «каждый норовил отхватить свой кусок добычи, одна Россия оставалась во всеоружии высоких принципов и фактически на положении проигравшей стороны».

При этом, разумеется, никто и не думал освобождать Россию от огромных долгов, сделанных в ходе войны. Как говорит западный исследователь, «ко времени падения царизма Россия была крупнейшим мировым заемщиком, на которого приходилось около одиннадцати процентов мирового объема международных долгов». Это — около 13 800 000 000 рублей, почти половину которых составляли как раз военные займы (русская кровь являлась, разумеется, «бесплатной»). Данный размер иностранного долга страны равнялся тридцати пяти процентам общенационального дохода в 1913 году 221. Таким был главный итог участия Российской империи в Первой мировой войне.

Правление в семнадцатом году революционеров всех мастей от октябристов и кадетов до эсеров и меньшевиков в смысле международных отношений также многократно унизило страну и ее интересы, в несравнимо большей степени, нежели это было при царизме. В эмиграции революционные вожди с пеной у рта продолжали доказывать, что были абсолютно правы, свергая монархию во время тяжелейшей войны, что царизм не мог выиграть войну, а самих их, любимых, подвел народ, чье поведение и реакция на революцию оказались не такими, как это представляли себе Гучков, Милюков и Керенский сотоварищи.

[203]

События 1917 года отчетливо показали потомкам, насколько опасны для судьбы Отечества безответственность насквозь лживых и донельзя подлых политиканов, готовых ради собственного прихода к власти пожертвовать и страной и народом. Напомним, что сами-то они почти все более- менее благополучно выбрались за границу, оставив миллионы русских людей погибать в Гражданской войне и, впоследствии, в нечеловеческой жестокости взаимного террора Гражданской войны и большевистского режима. Кто лично из этих политиканов дрался с очерняемыми ими в мемуаристике большевиками с оружием в руках?

Отечественные исследователи показывают положение, в котором оказалось Временное правительство, как фактически безвыходное. Но и спустя многие годы предлагают свое мнение по поводу поиска возможных выходов. А.И. Уткин говорит: «Если оценивать ситуацию с внутренней точки зрения, то Временное правительство было обязано заключить перемирие с Центральными державами не далее как весной 1917 г. В конечном счете, исторический союз России с Западом, как это ни парадоксально звучит, можно было спасти только отступя от этого союза в начале апреля 1917 г. (когда вступление в войну Америки практически лишило Германию шансов на победу). Петроград, возможно, смог бы "купить" согласие Запада, обязав немцев не выводить войска с Востока. Тогда в правительстве России оставались бы лидеры, настроенные прозападно. Их отказ от Стамбула, от Лондонского соглашения 1915 г. мог бы показать серьезность (и неизбежность) их маневрирования. Но живая артерия между Россией и Западом в этом случае перерезана не была бы». Впрочем, сразу после Февраля англичане приступили к политике сокращения поставок в Россию промышленного оборудования и сырья. Курс на ослабление Российской империи и обращение ее в зависимую страну придерживался Великобританией в ходе всей войны.

Как видно, решающим условием любого варианта становилось присутствие на Восточном фронте той массы германских войск, что стояла там к началу 1917 года: американские армии могли быть готовы не ранее весны 1918 года. Поэтому, на наш взгляд, более реальным для удержания власти буржуазно-социалистическим правительством представился бы вариант, предложенный (правда, уже слишком поздно для своего реального воплощения) последним военным министром последнего состава Временного правительства ген. А.И. Верховским. Это — переход к оплачиваемой армии (сейчас бы ее назвали контрактной), чтобы оставшимися двумя миллионами штыков удержать Восточный фронт впредь до победы союзников. Несомненно, что главным условием контракта должна была бы стать оплата не столько деньгами, сколько землей (для крестьян) и гарантиями повышения социального статуса после войны (для горожан). Разумеется, все эти условия должны были быть распространены и на членов семей погибших воинов-контрактников. Однако сомнительно, чтобы новые правители России пошли на столь радикальное средство, и вряд ли сумели бы твердо и последовательно провести его в жизнь.

[204]

Здесь текст приводится по кн.: Оськин М.В. Первая мировая война. М., 2010, с. 196-204.

Вернуться к оглавлению

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС