Е.А. Никольский

1914-1918

БИБЛИОТЕКА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ

Е.А. Никольский

Беженцы в Великую войну 1914-1918.

Ревель. Революция. Смерть жены. Отъезд на Дальний Восток

В город Ревель я поехал с помощником В.Ф. Компаньоном. Ревель — один из древнейших городов России *. Он расположен на берегу Финского залива и разделяется на две главные части: одна — район древнего замка, построенного на возвышенности и окруженного высокой крепостной стеной бастионного типа, другая — городская часть. В замке жил губернатор и были расположены губернские учреждения.

В 1559 году царь Иоанн Грозный пытался завладеть Ревелем. Он подступил со своими войсками к стенам замка, опустошив все окрестности и разрушив знаменитый монастырь Св. Бригитты, расположенный в трех верстах от города. Иоанн Грозный довольно долго осаждал его, но взять не смог, так как гарнизон замка имел беспрепятственное снабжение людьми и снаряжением с моря.

Кроме того, у Иоанна было весьма примитивное боевое снаряжение: так, например, его пушки стреляли каменными ядрами. В стенах замка до последнего времени сохранились вонзившиеся каменные ядра, которые оставлены неприкосновенными, как памятники седой старины. На дворах замка и на площади около него были сложены в кучи каменные ядра различных калибров. Види-

[274]

мо, артиллерия царя выпустила немалое число своих примитивных снарядов, которые, конечно, наносили самое незначительное поражение противнику.

Нижняя часть города также прежде была обнесена крепостною стеною, но город разросся, от стены остались только в редких местах отдельные башни. Особо была известна «Старая Берта», где устроили губернскую тюрьму — настолько башня была обширна.

Городская ратуша помещалась в древнейшем здании крайне оригинальной архитектуры на главной площади. Делая визиты местным властям, я посетил и городского главу И.И. Поска в ратуше. Он был очень любезен и, видя, что я интересуюсь стариной, сказал мне, что все наиболее ценное и интересное увезено куда-то за Москву. Он обратил мое внимание на два больших деревянных барельефа на цельных досках, стоявших в бывшем зале старинного городского суда. На одном барельефе с левой стороны изображена часть комнаты, в которой у двери стоит женщина с палкой в руке, видимо жена, а с правой стороны барельефа изображено, как к двери дома с улицы подходит пьяный мужчина, видимо муж. На другом барельефе жена уже избивает палкой мужа, тот стоит на четвереньках, и она бьет его по оголенной задней части.

Также И.И. Поска обратил мое внимание на три древнейшие бронзовые люстры, которые покрылись особой ржавчиной, отливающей всеми цветами радуги, что бывает только в том случае, если бронза была неприкосновенна несколько сот лет. Он рассказал, что один из его предшественников, ничего не понимая в старине, приказал вычистить люстры от этого драгоценного налета. К счастью, успели вычистить только половину одной люстры, как в ратушу случайно зашел какой-то знающий человек. Он пришел в ужас, увидев, что счищают древний благородный налет, и вандализм был остановлен.

В уполномочие входила вся Эстляндская губерния и часть Петроградской — город Нарва, курорт Гугенбург и их окрестности. Всего в Эстляндской губернии беженцев было немногим более 18 000, а в Петроградской — 2200 человек, количество в десять раз меньшее, нежели в Рижском районе. Соответственно, меньше было и учреждений для помощи беженцам, положение которых в этом районе было несравненно лучше.

Конечно, приходилось, так же как и в Риге, обслуживать неработоспособных больных, престарелых беженцев, малолетних сирот. Также приходилось опекать беженцев, умышленно не находив-

[275]

ших работу, ибо часто не было возможности проверить справедливость их заявлений о бедственном положении.

В Ревеле по сравнению с Ригой положение уполномоченного было совершенно иное. Здесь никто и не думал против меня интриговать; напротив, и местные власти во главе с губернатором Веревкиным и городским головою И.И. Поска **, и жители относились ко мне в высшей степени доброжелательно и приветливо, помогая мне во всем, в чем было возможно. Я не встретил в Ревеле ни одного недоброжелателя — ни явного, ни тайного. Поэтому работа в Эстляндской губернии была весьма приятной и легкой.

Имея уже достаточный опыт, мне было нетрудно наладить помощь беженцам в таком сравнительно небольшом масштабе и поставить ее на возможную высоту. Но всегда и везде бывают нарекания за несправедливое отношение. До меня доходили жалобы о неправильных выдачах продуктов на питательных пунктах, со складов одежд и других необходимых предметов. Я решил на всех участках образовать из беженцев по их выбору особые комиссии. В каждом учреждении комиссии через своих членов следили за правильностью выдач, они же принимали жалобы. После рассмотрения и проверки в комиссии жалобы направлялись на места с заключением последней. Таким образом, организовался действительный контроль, и жалоб на злоупотребления стало поступать крайне мало.

В спокойной, точно рассчитанной работе прошло около девяти месяцев (с июня 1916 до февраля 1917 года).

Неожиданно грянула революция. В Ревеле она особенно сильно отозвалась во флоте, где произошли события вроде гельсингфорсских ***. К матросам скоро присоединились чернь и часть местного гарнизона. Толпы их бросились уничтожать правительственные учреждения, суд и пр., терзать и убивать оставшихся начальствовавших лиц.

Комендантом крепости был адмирал Герасимов, который при моем представлении ему произвел на меня отличное впечатление своею простотою и обходительностью; про него мне передавали, что и гарнизон крепости, и жители города его ценили, как достойного коменданта.

[276]

С начала революции был пущен несуразный слух, что в тюрьме башни «Старая Берта», в ее стенах, существуют отдельные темные казематы, в которых пожизненно томятся какие-то политические заключенные. Толпы матросов, солдат и черни бросились к башне, вломились в тюрьму, перебили весь состав служащих, открыли все камеры, выпустили всех заключенных, но указанных темных казематов не нашли ****.

Адмирал Герасимов один с шофером приехал к тюрьме, надеясь успокоить толпу Стоя на автомобиле, он только начал обращение к бунтовщикам, как в него выстрелили. Он упал, неопасно раненный. Его шофер дал полный ход и спас адмирала.

Вечером я увидел зарево пожара и полюбопытствовал, где горит. Оказалось, грабили и жгли Окружной суд. Когда я подошел, то увидел около суда несколько огромных костров, сложенных из предметов обстановки суда, из кучи бумаг и дел, которые какие-то люди выбрасывали из окон суда. Выбрасывали также и пишущие машинки. Меня поразила вся обстановка бессмысленного уничтожения суда — дикие крики огромной толпы, которая вся была в каком-то исступлении. Какие-то люди бесновались около костров, кружась в диком танце, с громкими криками и воплями, произнося страшные ругательства. Я видел около себя толпу безумных существ. Меня охватил ужас, и я почему-то вспомнил те моменты, под впечатлением которых бежал из толпы беженцев, находившихся под обстрелом немецких аэропланов у города Кобрина. Так и здесь я не мог оставаться среди массы безумцев и быстро пошел домой.

«Вот революция, как она есть», — думал я, идя по темным, совершенно пустым улицам города, прислушиваясь к удаляющемуся шуму дикой толпы.

После картины уничтожения суда, которая произвела на меня потрясающее впечатление, я решил по возможности оставаться в тени, и потому свидетелем каких-либо других событий мне не пришлось быть. Только однажды, когда Керенский приезжал в Ревель, я случайно проходил по площади, на которой стоял народ. В толпе говорили, что сейчас должен приехать Керенский. Я его никогда не видел, а потому решил подождать и встал около самой трибуны. Скоро приехал с вокзала большой кортеж в сопровождении огромной толпы. В автомобиле сидели Керенский и Брешковская.

[277]

 «Бабушка революции» оказалась упитанной пожилой женщиной, со здоровым румянцем на полном лице. Керенский был в высоких сапогах и во френче защитного цвета. Он резкими, порывистыми движениями взошел на трибуну. Немного сзади его стала «Бабушка». Постояв несколько мгновений, Керенский начал речь, произнося ее громкими, отрывистыми отдельными словами, с частыми остановками. Начало речи, которое я хорошо запомнил, было следующее:

—        Я, Александр Федорович Керенский, министр юстиции Временного российского правительства, товарищ председателя рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, говорю вам — возврата к царскому правлению Россией никогда не будет...

Далее пошла обыкновенная митинговая речь, не имевшая никакого глубокого содержания.

После него говорила Брешковская, речь которой не оставила никакого впечатления, но когда она стала говорить о своих страданиях в Шлиссельбурге, то я в этом усомнился, видя перед собою пышущую здоровьем женщину.

Между прочим, она сказала, что они приехали в Ревель углубить революцию.

Речь Керенского произвела сильное впечатление на толпу, состоявшую из матросов, солдат, рабочих и хулиганов, главным образом манерою произнесения фраз и отдельных слов с крикливой, отвратительной истеричностью. Последнее, видимо, действовало на простой народ особенно сильно.

Вскоре мне пришлось ехать в Петроград. Садясь в вагон, я заметил, что перрон полон народу и около вагона стоит караул матросов. Оказалось, что из Ревеля возвращается министр земледелия ***** пресловутый Чернов. Он появился в сопровождении кричащей толпы. Поздоровался он с караулом следующими словами:

—        Здравствуйте, друзья-товарищи, краса и гордость русской революции!

Матросы, видимо, не были подготовлены, что отвечать, и большинство закричали:

—        Здравия желаем вашему высокопревосходительству!

Другие орали просто:

—        Ура!

В общем, сумбур получился изрядный. Чернов поторопился войти в вагон, открыл окно, встал на шаг от него и начал речь банально

[278]

митинговую. Толпа на перроне и матросы дико орали, одобряя его проклятия по адресу царского правительства. Я стоял в коридоре вагона у соседнего окна, и Чернов боязливо посматривал на меня.

Как только поезд тронулся, Чернов исчез в своем купе, и я его более не видал.

На место губернатора Веревкина был назначен городской голова Поска. Как-то мне случилась необходимость его видеть, и я отправился в замок. В замке было большое зало, в котором посетители ожидали приема губернатором. В этом зале на стенах были развешены портреты всех государей, начиная с Петра Великого. Теперь я увидел много следов бывшего грабежа в первые дни революции. Все портреты уничтожены, кроме императора Петра Великого. Он оказался пощаженным и совершенно не тронутым. Были также уничтожены и все старинные картины. Таким образом, только большой портрет в рост Великого императора одиноко висел на своем месте.

Работа по устройству беженцев после революции нисколько не изменилась и шла своим порядком. В августе месяце я получил уведомление, что наша организация передается в ведение Союза городов, что ожидается прибытие приемной комиссии и что мне следует подготовить отчет обо всей своей деятельности.

Октябрьская большевистская революция застала меня еще в Ревеле и прошла незаметно.

В 20-х числах октября месяца ко мне явился представитель Союза городов и принял от меня уполномочие. Он оказался док-тором-евреем и, видимо, довольно беспринципных взглядов. Например, при приеме имущества госпиталя в Ревеле наиболее дорогие предметы ****** он в моем присутствии откладывал в сторону, говоря своему секретарю не вносить их в опись принятого имущества. Но в описи сданного мною ему имущества он расписался. Я же отказался дать свою подпись под составленной ими, приемщиками, описи. На что еврей развязно заметил:

— Ну что же, обойдемся и без вашей подписи: не так она нам и нужна.

Сдав свою должность, я поехал в Петроград, явился в земский отдел и остался при министерстве в Петрограде. Было очень трудно найти квартиру, мы с женой поселились в Царском Селе в комнате у Андреевской, нашей знакомой, вдовы сенатора.

[279]

Через короткое время я и другой комиссар, С.С. Басов, были назначены уполномоченными от Петроградской городской управы по заготовлению продовольствия. Недели мы ходили в отдел заготовления продовольствия неизвестно для чего, так как нам не давали никакого дела. Наконец, нас обоих послали в город Вятку для закупки по твердым ценам масла для Петрограда. Оказалось, что по твердым ценам в Вятке нельзя было купить ни фунта масла, о чем мы телеграфировали десять раз в отдел, но не получили никакого ответа, сидя более месяца без дела в гостинице. Наконец, решили ехать назад в Петроград. Явились в отдел заготовления, где нам объявили, что мы более не нужны и можем возвратиться в министерство.

Наступило Рождество, большевики вошли во власть, и я понял, что служить с ними не могу. Решил вместе с моим наилучшим другом М.А. Андреевским и с семьей тоже моего приятеля, генерала К.Ф. Вальтера, уехать во Владивосток. Со мной также решил ехать комиссар Трач. Всем нам удалось достать билеты первого класса на курьерский поезд во Владивосток на 21 февраля 1918 года.

Но 17 февраля меня постигло огромное несчастье — внезапно скончалась моя жена, и я остался совершенно одиноким.

18 февраля Трач приехал ко мне с женой, чтобы поговорить о поездке. Они остолбенели, увидев в комнате гроб с останками Екатерины Павловны. Увидев в этом дурное предзнаменование, они вообще отказались ехать на Дальний Восток.

Не думаю, что им было лучше в Советской России, нежели мне вне ее.

19 февраля мы ее похоронили. А 21-го я, М.А. Андреевский и М.К. Вальтер с сыном Константином поехали на Дальней Восток.

Начался новый этап жизненного пути эмигранта, самый трудный и, конечно, последний.

[280]

Примечания

* Ревель (офиц. назв. г. Таллина в 1219-1917 гг.) вошел в состав России по Ништадскому миру 1721 г. В 1991 г. провозглашена независимость Эстонии. - Прим. сост.

** В последствии первым президетном Эстонской республики.

*** В г. Хельсинки. - Прим. сост.

**** На самом деле их не было никогда.

***** «Селянский», как он называл себя.

****** Микроскоп, точные весы и многое другое.

Вернуться к оглавлению

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС