Е.А. Никольский

1914-1918

БИБЛИОТЕКА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ

Е.А. Никольский

Беженцы в Великую войну 1914-1918.

Покупка хлеба и фуража в центре России

На следующий день мы поехали в Петроград в отдельном вагоне. С нами были еще доктор и сестра милосердия.

На станции Витебск Наталия Георгиевна вышла на платформу прогуляться, и я пошел с ней. Мы немного прошли, зашли в зал первого класса купить газеты. Выйдя на платформу, не нашли нашего поезда — он уже ушел. Что делать?

Решил достать автомобиль и догнать поезд, пользуясь шоссе, которое шло вдоль полотна железной дороги. Но автомобиля получить не удалось. Когда я возвратился на вокзал после бесплодных поисков, меня встретил жандармский офицер и дал телеграмму, поданную с ближайшей станции, в которой говорилось, что наш вагон отцепят на такой-то станции и он будет ждать нас.

Ожидать следующего поезда было долго, а потому я попросил паровоз, на котором бы мы могли доехать до станции, где стоял наш вагон, находившейся на расстоянии всего двух перегонов. Локомотив был немедленно нам подан, и мы помчались. Однако вагона на этой станции не оказалось, и начальник станции объяснил, что по техническим условиям не представилось возможным оставить здесь вагон, и что он будет остановлен на станции Невель в ста верстах отсюда. Пока мы говорили с начальником, локомотив ушел обратно.

Было очень прохладно, а Наталия Георгиевна не имела пальто. Станция была очень маленькая, без буфета, а мы с утра ничего не

[255]

ели. Но мы ничего не могли поделать, пришлось покориться своей участи и ждать поезда.

Прогуливаясь по перрону, я заметил вдали несколько идущих паровозов, побежал к начальнику и попросил его остановить один паровоз, но он сказал, что не имеет право это сделать. Тогда я выбежал на полотно и встал между рельсами, махая руками. Первый паровоз остановился почти вплотную около меня. Я объяснил машинисту, в чем дело, и попросил его взять нас и довезти до станции Невель. Оказалось, что как раз до этой станции и шли паровозы. Машинист любезно согласился, и мы очень быстро и благополучно промчались до станции Невель, где стоял наш вагон.

В Петербурге я устроил Викторова в клинику профессора Жуковского.

Еще уезжая из Рославля, я решил оставить службу по устройству беженцев и возвратиться на военную службу. Вообще, все комиссары по крестьянским делам Царства Польского по существовавшему закону не призывались на военную службу по мобилизации, и для того, чтобы мне, бывшему военному, вновь вступить в армию, было нужно подать прошение на Высочайшее имя о разрешении произвести нарушение этого закона. Подать прошение надлежало по начальству.

Написал соответствующее прошение и отправился к управляющему земским отделом Министерства внутренних дел, которому были подчинены комиссары. Оказалось, что вместо Я.Я. Литвинова, в высшей степени симпатичного и умного человека, к тому же знавшего меня, был назначен новый управляющий. Выслушав меня и выяснив, кто я такой, он тотчас же повышенным голосом заявил мне:

—        Вы просто желаете получать двойное жалованье! Я не позволю вам уходить в армию.

—        В настоящее время, состоя по устройству беженцев, получаю, кроме содержания комиссара, 20 рублей суточных. Перейдя в армию, вряд ли буду получать больше, поэтому позвольте доложить вашему превосходительству, что не жадность к деньгам понудила меня просить о возвращении на военную службу, а что-то другое, почему настойчиво и прошу дать надлежащий ход моему прошению на Высочайшее имя.

—        Я уже дал вам свой ответ, — ответил управляющий и с этими словами бросил мое прошение на пол.

Мне ничего не оставалось, как откланяться и уйти.

[256]

Земский отдел помещался у Чернышева моста через реку Фонтанку, посредине небольшой площади был скверик. Выйдя из министерства, я зашел в этот сквер, сел на скамью и вдруг заплакал.

Теперь, по прошествии многих лет, описывая этот эпизод, я подумал:

«А не по указанию ли судьбы моей управляющий земским от-делом отказал мне в согласии дать ход моему прошению?»

Поехал в Москву, где находилась комиссия по снабжению Польши продовольствием, которой я должен был дать отчет по снабжению мною Козеницкого уезда.

Только я показался в комиссии, как один из ее членов в резкой форме обратился ко мне:

—        А почему вы, господин комиссар, до сего времени не сдали остатка выданных вам сумм, каковых комиссия считает за вами не менее 30 000 рублей?

—        Господин, мне неизвестный, разрешите прежде всего с вами познакомиться и узнать, кто вы такой и какое имеете право задавать мне в грубой форме подобные вопросы?

—        Я — член комиссии по снабжению Царства Польского продовольствием и заведую денежной отчетностью, потому считаю себя вправе задать вам этот вопрос.

—        А я полагаю, что это право председателя комиссии, а не ваше. Но если вы так нетерпеливы и любопытны, то могу вам показать квитанцию Московского отделения Государственного банка на 31 570 рублей, сданных мною на восстановление кредита министерства еще в июне сего года.

Когда я привез беженцев из Козениц в Москву, то тогда же и сдал в Государственный банк весь остаток от аванса — в Москве комиссия по снабжению еще не была создана. Первоначально банк не хотел принимать этих денег на основании отсутствия параграфа, в соответствии с которым можно было бы оформить прием денег. Тогда я письменно потребовал выдать мне удостоверение, что банк не принял от меня деньги, и прибавил, что после отказа банка я не считаю себя ответственным за могущую случиться пропажу 31 570 рублей. Тогда банк деньги принял.

Позже я узнал, что по инициативе именно этого члена комиссии * мне был объявлен выговор министра за розданный в Козеницах без исполнения правил хлеб в размере 40 000 пудов.

[257]

Сдав очень скоро отчет, я поехал обратно в Смоленск.

Через несколько дней было совещание под председательством Зубчанинова для решения вопроса о снабжении собственными силами предметами довольствия беженцев и их скота — военное и гражданское ведомства передали все снабжение в ведение главноуполномоченного. Зубчанинов и его товарищ, видимо, растерялись и не смогли прийти к определенному решению. Причем Зубчанинов обратил внимание, что особо велика нужда в Рославле в фураже.

После долгих дебатов было принято внесенное мною предложение:

1)         немедленно послать уполномоченное лицо в один из центров хлебной торговли для производства закупок продовольствия и фуража в больших количествах для отправки их маршрутными поездами по местам назначения на имена районных уполномоченных;

2)         также немедленно выйти с ходатайством к правительству о разрешении производить вышесказанное и об оказании в этом всяческого содействия с указанием мест возможных закупок.

Рано утром после совещания ко мне в номер пришел секретарь Зубчанинова и сказал, что последний всецело присоединился к моему предложению и предлагает мне, его автору, принять обязанность уполномоченного по закупке продовольствия и, взяв необходимый аванс и желаемых сотрудников, сегодня же выехать, куда я сочту полезным. Он передал, что правительству посланы соответствующие телеграммы и что главноуполномоченный просит меня зайти к нему и поговорить об этом подробно.

Через три часа я получил необходимые бумаги, один миллион рублей именным аккредитивом на все Государственные банки и казначейства, взял с собою двух сотрудников из управления Зубчанинова и выехал в город Елец Воронежской губернии.

По ознакомлении с положением хлебного рынка я счел за лучшее основать свой центр в городе Туле, поскольку губернии Тульская, Орловская и Воронежская были предоставлены правительством для моих операций. Мне дано было право «экстренного отзыва» на десять вагонов, в соответствии с которым начальники станций обязаны были безоговорочно принимать и тотчас отправлять вагоны с продовольствием по указанному мною назначению. Центр мне сообщал, что именно, в каком количестве и куда выслать, а я посылал почти исключительно маршрутными поездами.

[258]

Хлеб и овес скупал при содействии Тульской, Орловской и Воро-нежской губернских земских управ по установленным твердым ценам. Приемщиками на станциях сдач были разосланы молодые люди — студенты и учителя, освобожденные почему-либо от призы-ва на военную службу. Все приемщики были спешно обучены правилам приема хлебов, их стандартам, а также снабжены нужными приборами **. Такими же приборами я снабдил и районных уполномоченных, которые получали хлеба. Я просил их всегда проверять получаемый хлеб и тотчас же сообщать мне обо всех недочетах.

Подобный порядок обеспечивал меня со стороны моих приемщиков, заставляя их быть добросовестными и строгими при приемках. На каждый вагон наклеивался довольно большой плакат, на котором был написан адресат и отправитель хлеба, а также номер вагона. Это облегчало поиски приемщикам хлеба.

Дело закупки и отправления продовольствия наладилось.

—        Ваши поезда ползут, как черви по карте России, — так сказал мне один из высших чиновников отдела продовольствия Министерства внутренних дел, когда я поехал туда для урегулирования некоторых вопросов.

Конечно, в новую для меня деятельность втирались неприятности — ведь я был около «хлебного дела». Ко мне приходили разные лица, предлагая крупные взятки за «экстренный отзыв». Однажды пришел человек, который предложил 10 000 рублей за один отзыв на Москву. Да и управы оказались не без греха. Если я браковал хлеб по несоответствию стандарту от явно недобросовестных поставщиков, но рекомендованных мне земствами, то эти земские управы явно выражали мне свое недовольство.

Один из членов Тульской управы сказал, будучи со мной наедине:

—        Все поставщики жалуются на вас, что вы не сговорчивы. Нормально все получают некоторый процент. Почему вы отказываетесь? В конце концов, вы получите только неприятности — вас просто удалят отсюда. Живите сами, и дайте жить другим.

В начале января 1916 года я был вызван телеграммой Зубчанинова в Петроград, где в то время находилось его управление вместо Смоленска, занимая отдельный огромный семиэтажный дом.

[259]

Зубчанинов опять расхвалил меня и предложил выбрать новое назначение—либо заведовать всею заготовительною частью главноуполномоченного и для этого переехать в Москву, либо быть уполномоченным в городе Риге в районе армии генерала Радко-Дмитриева, где скопилось большое количество беженцев, прибывших из Литвы и северной Польши. Я отказался категорически от первого и согласился поехать в Ригу.

Зубчанинов ознакомил меня с общим положением в Рижском районе, рассказал, что там идет борьба между поляками, литовцами и русскими, что до сего времени уполномоченным по устройству беженцев в Риге был поляк Вентцель, который все старался делать только для своих сородичей ***, и что вообще мне придется вести себя там крайне осторожно.

На мой вопрос:

—        Как мне лучше наводить порядок — мягкой или жесткой рукой? —

последовал ответ:

—        Конечно, мягкой, о своей резкости прошу вас окончательно забыть.

Поехал немедленно в Ригу прямо через Петроград, не возвращаясь в Тулу, вместе со своим секретарем Б. Лызловым.

Застал я там полное царство поляков. Прежний уполномоченный, поляк, не дожидаясь меня, уехал, хотя я приехал только через три дня после разговора с Зубчаниновым. Он поручил заведовавшему участком города Риги, тоже поляку, сдать мне все дела. Тот по моем приезде сказался больным и все дела и деньги поручил сдать одному из мелких служащих. Болен же он, по-видимому, был не серьезно, так как выходил из дома на прогулки и обедать в ресторан. Помещался же он в комнате при управлении.

Я сделал визиты всем местным властям, во главе которых был командующий войсками Рижского района генерал Радко-Дмитриев, очень симпатичный, простой и обходительный, имевший мало генеральского величия. Он меня принял весьма радушно, задержал сравнительно долго и очень интересовался положением беженцев и мерами, нами принимаемыми, для возможного облегчения их горькой участи. Сам он был полон надежд на скорое улучшение нашего военного положения и высказал мне свою полную, искреннюю уверенность в успешном окончании для нас войны.

[260]

За время моего пребывания в Риге я два раза встречался с ним во время его прогулок пешком по городу, и оба раза он меня останавливал и шел со мной, расспрашивая про беженцев. Я вынес от кратковременного знакомства с генералом Радко-Дмитриевым самое приятное впечатление, и мне было крайне больно, когда впоследствии узнал, что этот доблестный человек был одновременно с генералом Палицыным растерзан большевиками в городе Пятигорске.

Радко-Дмитриев военное образование получил в России, окончив Академию Генерального штаба. Он всегда был верным приверженцем России, которую любил бескорыстно. Он был выдающийся полководец, что доказал, победив незадолго до Великой войны турок во главе малочисленной <армии?>.

Работы в городе Риге оказалось очень много, почему я решил просить Зубчанинова назначить мне помощника. Послал телеграмму и получил ответ, который стал причиной комического эпизода:

«Вам назначен компаньон. Зубчанинов».

Я с недоумением прочел телеграмму и тотчас ответил:

«Мне не нужен компаньон, я просил помощника, не имея своего кандидата».

Оказалось, что слово «компаньон» было фамилией помощника, и мне пришлось написать Зубчанинову письмо с извинением.

В.Ф. Компаньон оказался милейший, весьма порядочный и работоспособный брат адмирала Компаньона. Позднее он не пожелал остаться с Козаковским, моим заместителем, в Риге, поехал со мной в Петроград, а затем и в Ревель.

Надо сказать, что поляки устроили мне полную обструкцию. Впоследствии мне пришлось многих из них удалить и заменить русскими.

В Риге и окрестностях в полосе к северу до восьмидесяти пяти верст и параллельно фронту армии до двухсот верст было около 250 000 беженцев, находившихся на попечении разных организаций.

Я увидел, что прежний уполномоченный заботился только о поляках в ущерб беженцам других национальностей. Потому среди беженцев-неполяков чувствовалось сильное недовольство правительственной помощью. Как только стало известно о моем приезде, тотчас многие беженцы явились ко мне с жалобами и просьбами о самом необходимом.

Организация «Родина», помогавшая беженцам-литовцам, вскоре после моего прибытия обратилась ко мне с просьбою принять ее

[261]

в ведение главноуполномоченного, потому что у нее не хватало средств на содержание своих учреждений. Представители «Родины», пришедшие с этой просьбой, объяснили, что они просили несколько раз об этом прежнего уполномоченного, но он всегда отказывал.

Я счел, что нет оснований не исполнить просьбы «Родины». Иначе она должна прекратить свою деятельность из-за полного истощения средств, более 100 000 беженцев поступили бы на наше иждивение и пришлось бы снова создавать соответствующее количество новых учреждений.

Немедленно послал телеграмму Зубчанинову, что считаю не только полезным, но и необходимым принять «Родину» целиком, как она есть, в наше заведование, оставив всех служащих на местах, так как я убедился, что эта организация добросовестная и хорошо исполняет свое назначение. Зубчанинов согласился, и «Родина» со всеми учреждениями и со всем своим штатом служащих перешла в мое ведение.

Вскоре после «Родины» и Лифляндская организация помощи беженцам тоже обратилась ко мне с такой же просьбою. Я выразил свое полное согласие и предложил им те же условия, на каких перешла «Родина». К сожалению, лифляндцы на это не согласились и требовали, чтобы я ограничил свою роль только тем, чтобы выдавал в их бесконтрольное с моей стороны распоряжение необходимые для них суммы денег. Они вообще категорически желали сохранить свою полную самостоятельность.

Будучи ответственным во всех отношениях перед своим начальством и перед Государственным контролем, я, понятно, не мог сам согласиться на все подобные условия. Я передал ходатайство лифляндцев на благоусмотрение Зубчанинова, не делая никаких заключений. Он предложил мне принять их в свое ведение, но только на условиях «Родины». Лифляндцы отказались в довольно резкой форме. Было очевидно, что они в средствах не нуждались.

Всего под моим руководством оказалось около двухсот тысяч беженцев, из которых было 110 000 литовцев и ливов, более 65 000 поляков и остальные русские. Пришлось приступить к созданию различных учреждений для удовлетворения в полной мере нужд беженцев.

Через полтора месяца равномерно по всему району было открыто достаточное число питательных пунктов, хлебопекарен, больниц, амбулаторий, родильных покоев, аптек. В больших до-

[262]

мах были размещены отдельные семьи, члены которых были не-работоспособными, приюты для детей, приюты для стариков, санатории для чахоточных, ряд училищ для детей школьного возрата. Были устроены мастерские для шитья одежды и белья, материал для них получался в больших количествах из Москвы. Всего за мое пребывание в Риге действовало 137 различных учреждений, обслуживавших исключительно беженцев.

В одном из приютов для особенно престарелых находились два старца. По документам одному было сто пятнадцать и другому сто пять лет. Первый скоро умер, видимо, ему была тяжела новая для него обстановка.

Первое время не встречалось затруднений в покупке припасов на месте. Но вскоре стал сказываться недостаток местных припасов. Пришлось обратиться к помощи уполномоченного по снабжению продовольствием. Получение от него припасов было очень нерегулярно, с большими перебоями, что ставило меня в крайне тяжелое положение, поскольку на месте купить не было возможности. Приходилось уменьшать рационы беженцам иногда даже больше чем наполовину и с угрозой совершенно остановить выдачу. Как выйти из беды?

Пришлось покупать продукты на местах небольшими партиями, что обходилось крайне дорого, да и было совершенно недостаточно. Один из служащих, посланный искать продукты, привел ко мне трех человек, которые заявили, что имеют возможность доставить из Эстляндии и Псковской губернии нужные нам продукты в достаточном количестве по казенным **** ценам тех местностей, откуда продукты будут вывезены. Взамен они просили выдать им «экстренные отзывы» на мое имя для перевозки по железным дорогам, поскольку провоз частных грузов был прекращен. Кроме того, просили предоставить им право получения и продажи 2/5 от полученных продуктов по вольной цене на местном рынке.

Не видя никакого выхода из создавшегося положения и узнав от властей, что эти люди — известные местные крупные торговцы, я решил принять их предложение. Послать своих людей покупать припасы в указанных губерниях я не мог, так как распространять мои действия на местности, не входящие в район моих полномочий, я не имел права. На пространстве всей Лифляндской губернии и в городе Риге продовольствия было достать нельзя.

[263]

Выдавая экстренные отзывы, я не усмотрел никаких оснований считать последнее незаконным действием, нарушением интересов армии и зажимом железных дорог излишними перевозками. Военные власти, отвечая за снабжение местного населения Лифляндской губернии, должны были теми же продуктами занимать те же железные дороги. Тем более что 2/5 части всех прибывавших припасов, полученных по моим экстренным отзывам, так или иначе поступали в распоряжение того же населения.

Особенно мне не могло прийти в голову, что могу я быть заподозрен в нечестных действиях. Условие с торговцами было совершено письменно, мною утверждено, то есть я принял на себя всю ответственность за последствия. Для каждого получения продуктов назначалась комиссия, которая 3/5 части от полученных припасов передавала заведовавшему хозяйственной частью моего уполномочия, а 2/5 части оставляла торговцам, взимая с них за провоз соответствующую тарифную плату. Эти деньги записывались на приход и представлялись в кассу главноуполномоченного.

Мне удалось войти в дружественный контакт с местными благотворительными организациями и вообще с городскими властями. Также хорошие отношения создались и с литовской «Родиной», представители которой часто мне передавали, что знают о том, что поляки ведут против меня подпольную игру, стараясь всеми силами очернить меня везде, где только это представляется возможным. Вскоре, совершенно случайно, я получил доказательство справедливости предупреждений литовцев.

Мне было предоставлено право отправления телеграмм «по во-нным обстоятельствам», каковые принималось телеграфом с обязательством уплаты по истечении месяца по предъявлении мне счета. Однажды мною был получен очередной счет; просматривая его правильность, я заметил между копиями моих телеграмм телеграмму в Петроград на имя мне неизвестного лица следующего содержания:

«Очень прошу принять более энергичные меры в министерстве и у Зубчанинова к удалению Никольского из Риги точка Он завоевывает все большее значение чем дальше тем труднее будет его удалить точка Вместо него назначить Козаковского».

Телеграмма была подписана моим предшественником в Риге и послана из города Вендена, где в то время находился штаб армии.

Я снял с нее копию и с письмом послал Зубчанинову. Я просил его принять меры против подобных действий подчиненных ему

[264]

лиц; если же я вообще неугоден, то просил откомандировать меня к месту моего постоянного служения. Никакого ответа на это письмо я не получил, но когда я вскоре был в Петрограде и явился к Зубчанинову, он встретил меня, радостно улыбаясь:

—        Ну что же вы, Евгений Александрович, так обиделись на этого поляка Вентцеля? Понятно, что ему хочется вас спихнуть. Ведь это просто смешно!

—        Я не нахожу, ваше превосходительство, никакого повода для смеха. Как ваш подчиненный, я ищу у вас защиты против безобразных интриг другого вашего же подчиненного. Если вы считаете поступок Вентцеля некорректным, то вы обязаны меня защитить, если же вы полагаете, что Вентцель прав, то прошу освободить меня от службы под вашим начальством.

—        Ради Бога, не волнуйтесь, дорогой Евгений Александрович, конечно, я намылю голову Вентцелю, а вы забудьте об этом случае — это будет самое лучшее. Я вас очень ценю, всем известно, сколько пользы вы принесли нашему делу. В последний раз, что был я в министерстве, на вопрос товарища министра о комиссарах, находящихся в моем распоряжении, я отозвался о вас как о наилучшем. Поэтому нет никакого повода вас откомандировывать. Это выглядело бы даже странным после моего блестящего отзыва о вас товарищу министра. Очень прошу, не придавайте поступку Вентцеля никакого значения!

Тон и содержание последней части слов Зубчанинова я принял за извинение передо мной, а потому решил не продолжать разговор на тему интриги Вентцеля, а только спросил:

—        Разрешите спросить, Сергей Иванович, — просил ли вас кто- либо об удалении меня из Риги?

—        Да, просили, но я ответил резко отрицательно.

Видимо, кто-то мне неизвестный вел действия, направленные против меня.

Большинство беженцев проживало в городе Риге, а потому учреждения, обслуживавшие их, были главным образом расположены в самом городе. Там находилось большое число питательных пунктов, несколько больниц, приемных покоев, родильных приютов, амбулаторий, три аптеки, школы, приюты не только для малолетних детей, но и для только что рожденных, ясли для временного помещения детей работающих беженцев, а также приюты для стариков, и особо один — для очень престарелых. Был приют-больница для страдающих хроническими болезнями. В ближайших

[265]

окрестностях Риги был устроен большой санаторий для чахоточных. Были сняты два больших многоэтажных дома, в которых в отдельных помещениях жили семьи не могущих почему-либо достаточно заработать, чтобы занять отдельную квартиру.

Такие беженцы принимались на полное наше иждивение, причем им ежемесячно выдавалась определенная сумма денег на их личные расходы. Мне было предоставлено право выдавать в случаях необходимости до 50 рублей на человека, отдавая каждый раз особый приказ с изложением причин выдачи. Кроме неспособных к труду, наличными деньгами получали интеллигенты, которые не могли найти никакой соответствующей работы, а уехать в Россию боялись, не имея там ни родственников, ни знакомых, ни средств.

Настаивать на отъезде подобных беженцев из Риги я не решался, понимал, что, уехав, они могут остаться в глубине страны навсегда. А в случае нашего военного успеха *****? Они всегда со слезами просили у меня разрешения оставаться ближе к фронту, питая надежду на возможность скорого возвращения на родину. Как я мог брать на свою совесть насильственное отправление их в неведомую для них страну?

При свиданьях с Зубчаниновым он мне несколько раз говорил о необходимости для сокращения расходов отправлять беженцев вглубь России даже насильственно и о сокращении выдачи им денег, но я всегда отвечал ему одно и то же:

—        Прошу дать мне письменное о том предписание, так как я никогда не возьму на свою совесть умышленно, из-за экономии денег, губить, быть может, людей или приносить им несчастье.

—        Но мне об этом уже несколько раз говорил министр.

—        Не откажите показать мне его предложение.

—        Если бы он мне его написал, то я тогда предписал бы немед-ленно и вам.

Предписания я так и не получил.

Периодически в городе Вендене в штабе армии, происходили совещания с начальником этапно-хозяйственного отдела армии, на которых разрешались текущие вопросы о беженцах и местных жителях. Я всегда приглашался на эти совещания. После моих докладов штаб армии соглашался с моими доводами о необходимости возможно более идти навстречу нуждам беженцев и разрешал мне оставлять их в возможной близости к боевому фронту. На

[266]

этих совещаниях разбирались и другие вопросы военно-хозяйственного характера. Большинство присутствовавших были представители войсковых частей: часто среди них я был только один невоенный. Так как некоторые из офицеров Генерального штаба знали меня еще по штабу в Санкт-Петербурге, то, не стесняясь моим присутствием, говорили про возможность отступления и вообще о многих не подлежащих оглашению вопросах. На основании их разговоров у меня создалось впечатление, что положение нашей армии не блестящее.

Главная масса беженцев, а именно 170 000 человек, разместилась в самом городе Риге и ближайших окрестностях. Рига была почти брошена жителями и в мою бытность там представляла город беженцев, которые занимали очень много оставленных владельцами зданий. Из беженцев большая часть, около 155 000, состояли на полном содержании нашей организации. Поэтому количество учреждений (сто тридцать семь), мною организованных, не должно удивлять.

Неработоспособные беженцы жили в двух огромных многоэтажных домах целыми семьями — всего их было около тысячи семей. Они пользовались полным содержанием и медицинской помощью в зданиях. На этажах были общие столовые.

В городе находилось двенадцать приемных покоев с родильными приютами, серьезно заболевшие отправлялись в больницы. В одном из бывших городских детских приютов (весьма обширном) был устроен питомник, в который помещали недоношенных детишек. Нужда в подобном питомнике возникла оттого, что матери, особенно в начале войны, рожали часто недоношенных детей. Это было результатом страданий и испытаний, перенесенных беженцами на их страдном пути до прибытия в Рижский район. Более тридцати бывших городских школ были использованы для школ беженцев. Многие из них были прекрасно устроены и имели для школ все необходимое, в некоторых перед началом занятий ученики и ученицы могли принимать теплый душ. В отдельных школах была устроена дезинфекционная камера.

Я старался создавать учреждения на возможно большее число беженцев, но в соответствии с национальной принадлежностью. Так в Риге были образованы отдельные русские, литовские, польские и иные учреждения для беженцев.

Исключение составлял санаторий для туберкулезных больных, в который принимались больные всех наций. Этот санаторий был

[267]

рассчитан на четыреста человек. В мою бытность в нем находилось не более двухсот сорока больных. Доктора отмечали тенденцию к постепенному увеличению числа больных туберкулезом вследствие перенесенных перед тем лишений.

В санаторий помещались все заболевшие туберкулезом, которых доктора считали нужным туда поместить. К сожалению, не все беженцы, заболевшие этой ужасной болезнью, соглашались идти в санаторий. Туберкулезные больные из семейств, проживавших в учреждениях для беженцев, помещались в санаторий в обязательном порядке.

Кроме Риги, наибольшее скопление беженцев отмечалось в полосе между Ригой и боевой линией войск. Все бывшие дачные местности вдоль берега Рижского залива — Мариенгоф, Аннингоф — были заполнены беженцами. Они разместились в лучших дачах, оставленных их владельцами. Во всех местах были устроены все необходимые учреждения и питательные пункты. Все они пользовались теми же услугами «Северопомощи», что и в самой Риге. Всего в этом районе, в Шлокском отделе, насчитывалось до 20 000 беженцев.

Самым близким к фронту был Шлокский участок — наши войска занимали позиции весьма близко к нему. Из-за частого обстрела немцами город Шлок был почти полностью оставлен местными жителями. Теперь он был наводнен беженцами.

В самом Шлоке находился начальник Шлокского отдела, больница, амбулатория, аптека, два питательных пункта и склад необходимых для беженцев предметов и запасов. В окрестностях города Шлока было расположено несколько питательных пунктов и приемный покой на восемь кроватей с доктором.

Все эти учреждения работали под постоянной угрозой обстрела, что в действительности и произошло несколько раз, причем однажды бомба большого калибра попала в дом, соседний с помещением приемного покоя. В комнате у доктора обвалился потолок, доктор настолько был перепуган, что бросил свой пост и приехал ко мне в Ригу, прося его оттуда перевести. Пришлось приемный покой передвинуть дальше от фронта.

Также немцы бросили несколько бомб на один питательный пункт, но, к счастью, не попали в него, а сожгли соседние здания и наш склад припасов.

Следующие факты показывают, как была образцово поставлена у немцев разведка в этом районе. Однажды я отправился осмат-

[268]

ривать наши учреждения в городе Шлоке и его окрестностях. На моем автомобиле был флажок нашей организации, присвоенный уполномоченным, а выше — белый с зеленым прямым крестом. В моем распоряжении находился большой сильный автомобиль Русско-балтийского завода, очень заметный. Я подъехал к помещению начальника отдела и оставил автомобиль. Все учреждения, которые я собирался осмотреть, помещались на площади около церкви. Осмотрев все, я пошел к автомобилю.

Лишь только мой автомобиль отъехал на двести тридцать пять шагов *), как упали три бомбы одна за другой точно на то место, где только что стоял автомобиль. При этом осколками значительно повредило фронтовой дом на участке, где жил начальник отдела. По счастью, сам он занимал помещение во флигеле во дворе, в доме был склад вещей и продуктов, который и был поврежден. Случайно почти никто не пострадал, только один служащий на складе оказался очень легко ранен. Было очевидно, что если бы я задержался еще две-три минуты, стоя около автомобиля и разговаривая с начальником отдела, то вряд ли остался бы жив. Одна из бомб упала в непосредственной близости от места стоянки моего автомобиля, и на этом месте образовалась огромная воронка.

Как рассказывал комендант соседней со Шлоком железнодорожной станции, военные власти оставили однажды вечером у него на путях два вагона с взрывчатыми веществами, не успев разгрузить их до наступления темноты. Рано на рассвете следующего дня прилетели германские аэропланы и обстреляли бомбами стоявшие вагоны. Поскольку вагоны находились под сенью густых деревьев, то, к счастью, ни одна бомба в вагоны не попала, лишь частично был разбит наш питательный пункт, который находился около тупика. Никто не пострадал, поскольку в здании никого не было.

Очевидно, что у немцев была прекрасно организована самая тесная связь сигналами со Шлоком и его окрестностями, и все, даже мелкие действия военных каким-то образом немедленно передавались в ближайший германский штаб. Так, им быстро пере-дали о моем прибытии, видимо приняв меня за какое-то начальствующее лицо**) , которое остановилось около хорошего ориенти-

[269]

ровочного пункта — на площади у церкви. Также немцы тотчас же узнали о вагонах со взрывчатыми веществами на запасном пути, взорвать которые, конечно, было весьма интересно.

Рижское уполномочие распространялось по северному берегу реки Западной Двины до ста двадцати трех миль и в глубину к северу до восьмидесяти миль. В пятидесяти милях на северо-восток от Риги учреждениями «Северопомощи» было занято богатое обширное имение «Лембург», в котором находился центр управления Лембургского отдела со всеми учреждениями для беженцев: две больницы, два приемных покоя с родильными приютами, питательные пункты и прочее по расчету на десять тысяч человек.

Некоторые питательные пункты и школы были расположены в разных местах, где проживали группами беженцы.

Большинство местных жителей в районах, ближайших к фронту боевых действий, покинули свои жилища, особенно так или иначе обеспеченные. Потому беженцы, державшиеся фронта, были хорошо обеспечены помещениями, и мне не приходилось думать о квартирах для них. В Риге также было немало свободных домов, часто с обстановкой, которые отдавались за дешевую плату и были заняты беженцами.

Большое затруднение было с получением продовольственных припасов, особенно мяса и зелени, которая почти отсутствовала, сказывалось на состоянии здоровья беженцев. Поэтому я решил арендовать большие площади огородных земель. Между беженцами нашлись специалисты, которых я привлек к устройству огородов в большом масштабе. Семена достать было легко — в Риге было несколько больших семенных магазинов, и мы могли засадить большие площади различной зеленью.

Вообще к работам во всех наших учреждениях помощи беженцам я старался привлекать исключительно беженцев, но, как ни странно, не всегда мне это удавалось. Иногда приходилось для их привлечения прибегать к не совсем нравственным мерам. Так, на-пример, при устройстве огородов не удалось набрать необходимого числа рабочих из беженцев, которые, видимо, будучи поставлены в сносные условия жизни, не стремились особенно работать ***). А на тяжелую и грязную работу с землей, которую мы хотели тщательно обработать, людей найти было еще труднее.

[270]

Мне подсказали, что, если обещать беженцам-рабочим выдавать ежедневно порцию водки за обедом, то найдется много желающих на такую работу. Удалось через военные власти достать спирт, который разбавляли водой до степени крепости водки и выдавали по чарке за обедом всем желающим рабочим. Эта мера привлекла к работам на огородах беженцев в числе, превышавшем с излишком потребность.

Следует заметить, что всем занятым службою или работою по беженским нуждам платилось нормальное вознаграждение военного времени. Также трудно было находить среди беженцев желающих занять места служителей в наших больницах. Часто приходилось принимать на службу местных жителей, которые вообще оказывались более работоспособными. За все время пребывания на службе по устройству беженцев я заметил, что особенно много было желающих среди местных женщин, имевших право быть сестрами милосердия, которые часто приходили и просили принять их к нам на работу.

Составляя записки исторического характера, я стараюсь не уклоняться от истины и при этом считаю, что всякое умалчивание о происходивших фактах или умаление чего-либо есть умышленная ложь.

Мне крайне неприятно и даже нравственно больно, но я должен упомянуть, что среди сестер милосердия, как добровольных военного времени, так и сестер постоянной службы, сравнительно немало встречалось не соответствовавших своему назначению по нравственным качествам. Конечно, не мое это было дело следить за нравственностью сестер и вообще всех служащих. Но когда безнравственное поведение кого-либо становилось предметом гласности, а при поверке подтверждалось, то мне, помимо моего желания, приходилось принимать строгую меру относительно подобных сестер или других лиц—либо немедленно увольнять, либо, если это была сестра, присланная из какой-либо общины сестер милосердия, отправлять ее в Петроград, подробно излагая причины увольнения.

Одновременно должен засвидетельствовать, что очень многие сестры были вполне на высоте своего призвания и действительно отдавались делу милосердия совершенно беззаветно, не щадя своих сил и подвергая свою жизнь постоянно смертельной опасности, заражаясь эпидемическими болезнями во время бесстрашного ухаживания за больными. И, конечно, вторых было несравненно более, нежели первых.

[271]

Мои друзья передали мне, что из штаба армии на имя главнокомандующего фронтом Куропаткина поступил анонимный донос на меня, что я продаю в свою пользу частным лицам продукты, следуемые на довольствие беженцам, входя в сделки с подрядчиками, и что Куропаткин наложил резолюцию немедленно назначить ревизию государственного полевого контроля. Первоначально, когда мне это передали, я от души рассмеялся. Потом вспомнил, что ведь я действительно получал от частных подрядчиков весь доставленный ими продовольственный груз, 2/s отдавал им и нисколько не скрывал последнее — все знали, почему и как это происходило. Знал это и уполномоченный, которому я при личном свидании говорил, он не возражал, в его кассу я сдавал деньги, полученные за провоз части грузов продовольствия, отдававшихся подрядчикам.

Для меня было понятно, кто и почему написал Куропаткину эту грязную инсинуацию. Несомненно, это было сделано из польского лагеря.

Действительно, очень скоро приехала комиссия Государственного контроля. Контролеры явились в мое управление после одиннадцати часов ночи, предъявили мне предписание о производстве ревизии и в моем присутствии опечатали несгораемый шкаф, в котором находились наиболее важные документы и касса, потом опечатали входные двери в управление и удалились, извиняясь за беспокойство.

Утром ко времени начала занятий они появились, сняли печати и начали производить ревизию не только по управлению, но и на всех складах. Контролеров приехало около двадцати человек, они разделились на группы по два-три человека. В продолжение более недели они все проверили, взяли мое письменное объяснение моим покупкам продовольствия и, наконец, дали мне прочитать их заключение.

В нем излагалось, что у меня все ведется правильно, никаких недочетов и растрат не обнаружено, однако способы заготовок мною продуктов питания иногда выходят за границы нормы. Однако, имея в виду временами почти полный недостаток продуктов и невозможность их приобрести, а также то, что все получавшиеся припасы шли так или иначе на питание местного населения, то от моих мер войска ущерба не несли, тем более что интендантство все равно в крайних случаях выдавало продукты населению. И вообще, было признано, что все мои действия соответствуют обстановке и не нарушают интересов казны.

[272]

Таким образом, вторично Государственный контроль не мог найти ничего отрицательного в моей деятельности и вообще одобрил мои действия.

Вскоре после ревизии приехал товарищ Зубчанинова А.И. Зарин, член Государственной думы от Псковской губернии. Придя в управление, он первоначально сделал вид, что хочет просмотреть дела, но очень скоро отбросил все бумаги и сказал:

—        Да что я буду хитрить — мне надо по поручению Сергея Ивановича поговорить с вами. Дело в том, что против вас лично ведется интрига, в ней участвуют довольно сильные люди. Сергей Иванович все время заступался за вас, но теперь более не может. Потому про-сил меня передать вам, что он вынужден против своего желания предложить вам другое назначение: либо принять должность главного контролера Главного управления по устройству беженцев, либо уполномочие по Эстляндской и части Петербургской губернии.

—        Должность контролера принять я отказываюсь, перейти в Ревель — согласен, — был мой ответ, — но не откажите, Александр Иванович, сказать мне, кто будет назначен вместо меня в Ригу?

—        Некто Козаковский, вряд ли вам известный.

На это я ничего не ответил, но вспомнил телеграмму Вентцеля, в которой упоминалась эта фамилия.

Как только в Риге стало известно о моем уходе, некоторые организации решили просить Зубчанинова оставить меня. Первую телеграмму послали литовцы, за ними — некоторые благотворительные организации. Зубчанинов им всем ответил весьма любезно, что решение этого вопроса от него не зависит.

Очень скоро явился сменить меня и сам Козаковский. Это был типичный поляк, на редкость тучный, помещик одной из польских губерний, как он сам о себе рассказал. В разговоре со мной он счел нужным дать мне понять, что у него большие связи в правительственных кругах, которые его всегда поддержат.

—        А вот у меня так нет никаких связей и за меня некому заступаться, — сказал я, — и потому каждый прохвост может безбоязненно вести против меня интриги и писать гнусные анонимные доносы.

Козаковский густо покраснел, замолчал, посидел несколько мгновений, попрощался и ушел.

В первых числах июня месяца 1916 года я уехал из Риги, провожаемый на вокзале большим числом как представителей различных организаций, так и беженцев. Когда я с женою вошел в купе вагона, то увидел, что оно все убрано цветами.

[273]

В Петрограде Зубчанинов вторично предложил мне должность главного контролера, но я опять отказался и попросил дать Эстляндское управление, куда и был назначен.

Впоследствии при отступлении наших войск из Рижского района уполномоченный Козаковский с двумя другими служащими поляками, захватив всю кассу, более 200 000 рублей, перешли на сторону немцев и возвратились к себе в Польшу.

Когда я был после этого у Зубчанинова, то напомнил ему Козаковского, на что он сказал:

— Да, я всегда считал Козаковского подлецом, ведь анонимный донос на вас Куропаткину было дело Вентцеля и его. Между прочим, Вентцель тоже перешел к немцам и тоже с нашими деньгами.

[274]

Примечания

* Фамилию его я забыл.

** Пурками.

*** "А кто его туда назначал?" - подумал я.

**** Справочным.

***** О чем всегда говорили военные.

*) Я сам потом просчитал.

**) Передававший сигналы был плохо осведомлен, вероятно, о формах одежд.

***) Ведь с получением работы их жизнь не улучшалась.

Вернуться к оглавлению

И ещё о любви к ближнему. «Как нам обустроить Россию?» - вопрошал в свое время один эмигрант. Мы же призываем научиться любить ближнее свое пространство – обустраивать собственный дом. Через это и страна благоустроится. А не наоборот.

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС