Е.А. Никольский

1914-1918

БИБЛИОТЕКА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ

Е.А. Никольский

Беженцы в Великую войну 1914-1918.

Служба в передовом уполномочии по устройству беженцев

Правительственная помощь беженцам осуществлялась при помощи особой организации, созданной в конце июня 1915 года, под наименованием Главное управление по устройству беженцев, или «Северопомощь», во главе которого был поставлен главноуполномоченным С.И. Зубчанинов, предводитель дворянства Псковской губернии, член Государственного совета по результатам выборов. У него были два товарища главноуполномоченного, оба члены Государственной думы — Г.В. Викторов (от Екатеринославской губернии) и А.И. Зарин (от Псковской губернии).

Непосредственная помощь беженцам производилась уполномоченными по устройству беженцев, которые находились и развивали свою деятельность на фронтах военных действий, по возможности вблизи боевой линии. Весь фронт войны был разделен на несколько участков, во главе каждого из них находился уполномоченный.

Так как беженцы в большинстве своем питали надежду, что война скоро закончится, поэтому стихийно стремились держаться около боевого фронта, как бы цепляясь за его линию, надеясь, что вот-вот, наконец, наступит мир и им будет недалеко вернуться до-

[215]

мой. Поэтому и помощь им приходилось оказывать в местностях среди расположения наших войск.

Но кроме беженцев в местностях, прилегавших к фронту, оставались на своих местах многие жители. Все они оказывались безо всяких средств к существованию, поэтому и их приходилось опекать так же, как и беженцев. Трогательно было смотреть, как землепашец на поле, подвергавшемся периодическому обстрелу со стороны немцев, старательно сеял зерно, думая о завтрашнем дне.

Таким образом, сама жизнь потребовала образования так называвшихся передовых уполномочий по устройству беженцев, которые, смотря по необходимости, охватывали район одной или нескольких армий. В местностях, более удаленных от фронта, были образованы тыловые уполномочия, каковых было только два, так как беженцы, поселявшиеся в губерниях вне расположения боевых армий, оказывались в ведении местных губернаторов. Последним в помощь распоряжением земского отдела Министерства внутренних дел командировались особые лица для заведования устройством беженцев.

Главное управление по устройству беженцев находилось в Петрограде и имело весьма многолюдную, дорого стоящую канцелярию с многочисленными отделами. По количеству служащих это управление было поболее некоторых министерств, как, например, военного и иностранных дел. При этом медицинский отдел по снабжению уполномочий санитарным имуществом имел особую организацию, расположенную отдельно. Отдел по заготовкам всякого вообще имущества и продовольствия, также крайне многолюдный, находился в Москве. Кроме того, оба товарища главноуполномоченного имели свои канцелярии с огромными штатами личного состава — один в Пскове, другой — в Минске.

Служба по устройству беженцев почему-то засчитывалась как военная, а значит, служащие освобождались от призыва в войска. Потому главноуполномоченный, его товарищи и уполномоченные постоянно осаждались просьбами «высоких особ» и разных лиц о приеме их сыновей и родственников на службу по устройству беженцев.

Сам Зубчанинов старался держаться за всякую маломальскую протекцию и угождать всем большим особам, почему и не отказывал в приеме под свою руку всем, старавшимся спастись от войны. Организация «Северопомощь» не имела штатов. Это открывало возможности принимать бесчисленное количество служащих.

[216]

Главными действительными деятелями по устройству беженцев были уполномоченные на местах. Канцелярия главноуполно- моченного и его товарищей более чем с тремя тысячами служащих занималась бесполезным бумажным писательством груд никому не нужных бумаг, оправдывая свое отсиживание в тылу.

Кроме правительственной «Северопомощи», делом помощи беженцам занимались Земской и Городской союзы: в очень небольшом размере — в прифронтовой полосе и немного более — в тыловых губерниях. Они также работали на казенные деньги. Служба в этих организациях также освобождала от призыва в армию, а потому они также были переполнены спасающимися от войны. В составе этих организаций было много евреев. Все частные доктора еврейского происхождения оказались в составе Городского и Земского союзов. Городской союз был переполнен ими до крайности.

Оказать какую-либо действительную помощь беженцам в Коб-рине, куда мы прибыли в начале июля месяца 1915 года, мы не могли. В нашем распоряжении не было (кроме крупной суммы денег, на которые ничего нельзя было купить) никакого материального имущества, продовольственных припасов, необходимых для прокормления и устройства сотен тысяч беженцев.

В Кобрине немного помогали беженцам Земской и Городской союзы и военные власти, но это была не правильно организованная помощь, а какая-то обрывочная, несогласованная, создававшая впечатление взаимного соперничества между Земским и Городским союзами.

Беженцы были расположены огромным лагерем около северо-восточной части города. Питательные пункты союзов расположились почему-то не равномерно по всей площади, занимаемой беженцами, а были сосредоточены в непосредственной близости от города, на его окраине. Причем если в одном месте находился питательный пункт Земского союза, то непременно около него был и пункт Городского союза. Всего таких двойных питательных пунктов было четыре на всю двухсоттысячную, а может быть и более, массу народа. Несколько походных войсковых кухонь также выдавали беженцам горячую пищу раз в день, а также кипяток для чая.

Вскоре выяснилось, что совершенно не представляется возможным достать откуда-нибудь каких-либо продовольственных при-пасов. Через день после нашего прибытия в Кобрин Г.В. Викторов был вызван телеграммой в ставку. Поэтому совещание с местными властями для выяснения вопроса о том, что можно и надо сде-

[217]

лать для беженцев, собрал второй товарищ главноуполномоченного А.И. Зарин. После совещания Зарин тотчас же уехал, оставив меня вместо Викторова представителем «Северопомощи» и выдав мне 200 000 рублей.

На другой день приехал гродненский губернатор генерал-майор В.Н. Шебеко, бывший во время моей службы в Главном управлении Генерального штаба нашим военным агентом в Берлине, и потому мне хорошо известный. Он тоже собрал совещание, такое же бесплодное, как и первое. На это совещание были приглашены представители союзов, но они на совещание не явились, заявив, что они ничего не имеют общего с правительственными чиновниками. Губернатор Шебеко обещал по моей просьбе немедленно возбудить ходатайство перед высшими властями о скорейшей доставке в Кобрин продовольственных запасов в мое распоряжение и быстро исчез.

Я остался в Кобрине с четырьмя сотрудниками, трех из которых послал в соседние местности для выяснения вопроса о возможной закупке продовольствия.

Узнав, что у многих беженцев на руках имеются реквизиционные квитанции, выданные им войсками на местах проживания за забранные у них по мелочи припасы, я решил прийти на помощь беженцам и объявил, что оплачиваю все квитанции. Тотчас же ко мне потекли рекой беженцы, предъявлявшие мелкие квитанции, которые я все оплатил.

Впоследствии я получил замечание о том, что мне не следовало оплачивать по реквизиционным квитанциям более чем 12 000 рублей, поскольку по существующим правилам последние могли оплачиваться только местными казначействами. Я письменно изложил свои возражения. Они сводились к следующему: местные казначейства более не существуют, так как находились в местностях, занятых немцами, а потому беженцы, имевшие на руках квитанции, вряд ли когда-либо получили бы по ним деньги. Почти через полгода я получил ответ, что мне следовало возбудить ходатайство об изменении правил о выдаче денег по реквизиционным квитанциям, а не нарушать установленный порядок.

Я понимал свою роль, как человека, назначенного правительством помогать обездоленным беженцам всем, чем возможно, а не думать, по правилам ли я это делаю или нет. Впоследствии я интересовался, получили ли беженцы в других местностях по квитанциям. Оказалось, что, несмотря на настойчивые требования, никто им ничего не заплатил.

[218]

Ожидая обещанные губернатором Шебеко продовольственные припасы, я занялся предварительной подготовкой всего необходимого для устройства питательных пунктов, а потому стал подбирать соответственный личный состав из местных жителей по рекомендации предводителя дворянства. Через несколько дней у меня оказалось достаточно сотрудников для открытия на первое время четырех питательных пунктов (по получении припасов).

Человек предполагает, а Бог располагает.

Утром 15 июля я уплачивал беженцам деньги по квитанциям, сидя на крыльце дома, который я занимал. Вдруг появились германские аэропланы и начали бросать бомбы на город Кобрин. Одна из первых, как мне показалось, брошенных бомб разорвалась посреди улицы напротив моего дома и несколькими осколками очень легко ранила двух беженцев и моего служащего, записывавшего выдачу денег. Вторая бомба, разорвавшаяся тотчас после первой, попала в сад, окружавший дом, и выбила два окна в моей комнате. Беженцы все разбежались, и я, наблюдая за полетом аэропланов, увидел, что они уже сбрасывают бомбы на места расположения беженцев.

Дом, в котором я жил, был расположен недалеко от окраины города, и потому мне было видно, как немцы бросают бомбы прямо на беженцев. Я позвал нескольких служащих и приказал им немедленно бежать в штаб войск и просить их выслать побольше санитарных повозок для помощи раненым, указав им направление, куда ехать, а сам пошел в лагерь беженцев.

Как только я вышел из города в поле, тотчас, еще издали заметил большое смятение среди беженцев, расположенных сплошною массою со своими примитивными палатками и домашним скарбом. Подталкиваемый охватившим меня волнением, я побежал вперед.

Вдруг недалеко впереди меня разорвалась бомба. В тот же момент я совершенно бессознательно упал на землю. Однако тотчас же, не давая себе ни в чем отчета, вскочил и почему-то бросился бежать, что было мочи, к одинокой, недалеко стоявшей ветряной мельнице и плотно прижался к ней.

Через некоторое время я пришел в себя и подумал:

«Какая глупость прятаться за мельницей, будто бы аэроплан целится именно в меня. Да и хрупкое здание мельницы едва ли спасет меня».

Заставив себя преодолеть какой-то необъяснимый животный страх, я пошел по полю к беженцам.

[219]

Войдя в лагерь, я оказался перед ужасной картиной. У моих ног лежал старик ничком к земле, голова у него была совершенно разбита и представляла бесформенную массу. Около него лежала молодая девушка, у которой были перебиты обе ноги, нижние их части от колен были откинуты в стороны и образовали по отношению к ее туловищу прямые углы. Почти вся она была обнажена, кровь медленно вытекала из разорванных кровеносных сосудов. Она была еще жива, с открытыми огромными глазами, выражавшими неописуемый ужас. Тут же рядом с ней лежала на боку, видимо, ее сестра, которой, вероятно, крупный осколок бомбы попал в спину. Пробив всю грудь, он выдавил наружу сердце, которое целиком вышло из груди и, держась на ближайших мускулах и кровеносных сосудах, продолжало свою вечную работу. Было ясно видно, как оно расширялось и сжималось. Эта девочка тоже еще была жива, глаза закрыты. Она издавала какой-то странный звук, непрерывно повторяя одну и ту же ноту. Тут же лежала лошадь, у которой был распорот живот, и внутренности выпали наружу.

Вокруг меня огромная толпа безумно кричала в каком-то ужасном смятении, все были как сумасшедшие. В этот момент где-то поблизости опять упали несколько бомб одна за другою. Крики толпы усилились. Я поднял взор на небо и увидел несколько аэропланов, блестящих серебром на ярких лучах солнца. Было ясно видно, как ближайший бросил бомбу, которая полетела на массу безумных людей.

Голова у меня закружилась, я почувствовал терпкий запах горячей человеческой крови и, не помня себя, бросился бежать. Но скоро, споткнувшись о чье-то мертвое тело, упал на него, мои руки коснулись еще горячей крови. Я в ужасе вскочил и постарался выйти как можно скорее из толпы народа.

Совершенно бессознательно достиг я, наконец, ближайшей улицы города, пробежал несколько кварталов и пришел в себя только тогда, когда увидел несколько санитарных повозок, несущихся мне навстречу. Я остановил первую повозку и дал указание находившемуся в ней доктору, куда ехать за ранеными. Сам пошел домой и послал еще двух человек с запиской в штаб войск с просьбой выслать еще не менее двадцати санитарных повозок — мне было ясно, что раненых много.

Действительно, раненых оказалось более четырехсот человек. Сколько было убитых, узнать не удалось — близкие сразу предали их погребению там, где их настигла смерть.

[220]

Среди беженского лагеря распространились тиф и холера. Больных было, по-видимому, очень много. Военные лазареты в Кобрине принимали только тифозных больных и весьма ограниченное количество. Был еще лазарет Красного Креста Георгиевской общины, куда я лично обратился с просьбой принимать беженцев, заболевших холерой и тифом.

Заведовавшая лазаретом женщина-врач (ее фамилию я, к великому сожалению, забыл) охотно согласилась исполнить мою просьбу. В продолжение одного дня лазарет Красного Креста Георгиевской общины был переполнен людьми настолько, что многих пришлось положить прямо на землю, подложив под них доски, сено или солому вместо матрасов.

Санитарный персонал лазарета был выше всякой похвалы. Сотрудники лазарета работали самоотверженно день и ночь, не зная отдыха, делая все возможное, чтобы помочь людям. Однако количество больных было настолько велико, что о каком-либо рациональном уходе нечего было и думать — больные умирали на земле, корчась в предсмертных судорогах. Лазаретный священник не успевал напутствовать всех, отходящих в лучший мир.

Как я уже заметил, беженцы, особенно первое время, держались около самого фронта, ожидая скорого окончания войны, и потому упорно не желали двигаться вглубь страны. Только этим явлением и можно объяснить такое огромное скопление их в городе Кобрине.

На следующий день после бомбардировки с аэропланов я, полагая, что это, вероятно, признак скорого наступления немцев, ре-шил лично отправиться в ближайшей штаб боевой линии, чтобы узнать, к чему следует быть готовым.

Мне удалось купить кабриолет и довольно вместительную те-лежку с лошадьми. В кабриолете я поехал к боевому фронту, который отстоял от Кобрина в двадцати — двадцати пяти верстах.

По указаниям редко проходивших и проезжавших мне навстречу военных я проехал в штаб корпуса, который был расположен на небольшой поляне, среди густого леса, причем все палатки были раскинуты под деревьями, а на самой поляне стояли два полевых орудия, приспособленные особым образом для стрельбы по аэропланам.

Еще за несколько верст до штаба корпуса обратила на себя внимание какая-то особенная, полная жути, тишина — в лесу будто все вымерло, не было слышно пения птиц, да и вообще, их не было видно нигде. Сама природа затихла в ожидании смертного боя.

[221]

Около дороги стояло много оставленных владельцами домов с закрытыми ставнями окнами и часто с заколоченными досками дверями. Только кое-где изредка клубился дым из трубы — эти обитатели не ушли, а храбро предоставили велению судьбы решение своей участи.

Достигнув расположения штаба корпуса, я оставил кабриолет под деревом и пошел искать канцелярию штаба. Везде было тихо, не было слышно голосов. Оказалось, что все спали крепким послеобеденным сном.

Заметив большую палатку типа офицерского собрания, я вошел в нее. Это действительно оказалось собрание штаба. Нашел солдата и попросил доложить начальнику штаба о моем желании поговорить с ним по важному делу. Солдат ушел. Вскоре появился штабной офицер и вежливо попросил меня подождать, пока генерал окончит свой отдых.

Ожидая генерала, я вступил в беседу с адъютантом, который оказался разговорчивым, любезным офицером, рассказавшим мне, что наши войска, значительно превышавшие количеством немцев, из-за полного недостатка снарядов и ружейных патронов, не могли не только наступать, но даже оказывать достаточное сопротивление дерзко наступающему противнику.

— О каком же наступлении, — говорил он мне, — или сопротивлении немцам мы можем думать, когда наши батареи не могут выпускать более трех-четырех выстрелов на орудие, а солдаты — более десяти-пятнадцати патронов на винтовку. Поэтому мы стараемся накапливать по возможности более снарядов и патронов, после чего мы изредка переходим большими силами в энергичное наступление на наступающих на нас немцев, наносим им сильный, короткий удар. Они быстро отступают.

Однако, — продолжал он, — мы лишены возможности преследовать врага, так как у нас нет более патронов. Потому мы, победители, должны сами отходить, как говорится, «на новые позиции». Немцы настолько слабы, что даже нас никогда не преследуют. Мы все это чувствуем и знаем. Стоит только нам продолжить начатое наступление — и противник наш сам начнет отступать на широком фронте, так как он не имеет позади себя никаких резервов — ведь их наступает тоненькая ниточка, обильно снабженная боевым снаряжением и техническими средствами. Мы беспомощны — нанося удар за ударом по немцам, отогнав их, мы должны все-таки уходить, так как у нас совершенно нет патронов. Часто офицеры,

[222]

отступая, плачут, солдаты бросают винтовки, как ненужную тяжесть. Всех берет отчаяние. В полках начинается деморализация. Но что же делать? Поймите, у нас нет оружия, у нас есть только обезоруженные массы, которых энергичный, но в малом количестве противник засыпает градом снарядов, пуль. Какой храбрости и самоотверженности можно требовать от обезоруженных масс?

Армия, — заметил офицер в заключение, — особенно войска первой линии, честно хотят исполнить свой долг. Они сами осознают, что могут разбить на голову смелого врага. Но они бессильны. Солдаты перестают верить своим офицерам. Это очень опасное явление. Мы, офицеры, беседуя между собой, часто говорим, что все это однажды кончится очень плохо. Дисциплина заметно падает, мы со страхом думаем о будущем, что ожидает нас и вместе с нами всю Россию.

Речь офицера произвела на меня гнетущее впечатление, которое пало тяжелым камнем на мою душу.

В конце нашей беседы пришел в собрание начальник штаба, и я обратился к нему с просьбой, сказать мне, уполномоченному Министерства внутренних дел, предполагается ли скорое отступление армии или она задержится на этом месте более продолжительное время. Я объяснил ему, что решился явиться в штаб боевого корпуса, чтобы из первоисточника получить достоверные указания — в зависимости от того, будет ли наша армия наступать или отступать, мне предстоит задержать беженцев здесь либо отправить их вглубь страны. Я объяснил ему, что это вопрос жизни и смерти многих беженцев, которых в окрестностях города Кобрина около 250 000 человек с семьями. Я описал генералу то, свидетелем чего стал вчера. Рассказал и то, что ожидает несчастных, если им придется неожиданно уходить, что я принял меры к доставке припасов для беженцев в большом количестве. Обидно будет, если все это продовольствие попадет в руки немцев.

Генерал меня внимательно выслушал. По выражению его лица я понял, что вряд ли получу прямой ответ. Потому в конце своей речи я задал ему косвенный вопрос, заготавливать мне продовольствие или нет.

—        Конечно, заготавливайте, у нас здесь позиции прекрасные — мы думаем на них стоять долгое время, у нас нет никаких данных к отступлению — напротив, мы скоро перейдем в наступление.

—        Так беженцам лучше оставаться около города Кобрина?

—        Да, самое лучшее.

[223]

Я поторопился скорее в Кобрин. Вскоре стало темнеть, я не решился продолжать свой путь по мало знакомой местности и, заметив около дороги флаг Красного Креста, подъехал к нему. Оказалось, это был полевой госпиталь, где меня очень радушно приняли, угостили хорошим обедом и предложили переночевать. На следующий день еще до полудня я уже был в Кобрине.

По дороге из штаба я раздумывал над речью адъютанта и словами генерала. Я пришел к заключению, что первый говорил мне правду, а второй, начальник штаба корпуса, официальное лицо, отринув человеческое, сказал мне лишь то, что позволяло ему его служебное положение.

Я решил принять меры одновременно и к снабжению беженцев продовольствием, и к отправлению их по возможности в соседнюю, Минскую область. Я немедленно послал телеграммы глав- ноуполномоченному по устройству беженцев и губернатору Шебеко с просьбой о высылке продовольствия разного рода. Своих служащих разослал по беженскому лагерю успокоить народ, предложить желающим уехать вглубь России. На железнодорожной станции их будут принимать на специальные поезда.

Сам я со станции срочно послал телеграммы в штаб местной армии, в ставку Главнокомандующего, заведовавшего передвижением войск, и своему главноуполномоченному о предоставлении в мое распоряжение всех освобождающихся на станции Кобрин воинских товарных поездов для отправления с фронта беженцев, несомненно стесняющих движение войск. Я просил срочно сегодня же по телеграфу отдать соответствующие распоряжения местному начальнику станции. В телеграммах предупреждал, что беженцы самовольно занимают отправляющиеся порожние вагоны и поезда.

На утро следующего дня все ожидаемые мною в Кобрине рас-поряжения были получены. Беженцы, желающие уехать, начали грузиться на поезда. В тот же день я зашел в госпиталь Красного Креста, в котором находились тифозные и холерные больные бе-женцы, переполнившие его выше всякой меры. Женщина-врач, заведовавшая госпиталем, о которой я уже упоминал, обратилась ко мне с вопросом:

—        Что мне делать в случае наступления немцев?

—        Я вас прошу оставаться на месте со всем персоналом и со всеми больными, так как согласно Женевской конвенции личный состав санитарных учреждений не может считаться военнопленными. В этом случае персонал санитарных учреждений должен

[224]

быть освобожден и переотправлен через нейтральные государства обратно в свою страну.

—Думаю, — ответила мне женщина-врач, — что персонал госпиталя согласится остаться — что же остается делать, нельзя же массу больных и умирающих просто бросить на произвол судьбы. Но как же быть с деньгами? У меня в кассе имеется только очень небольшая сумма для текущего довольствия, едва достаточная на два-три дня. Весь личный состав, таким образом, остается без средств!

— Об этом не беспокойтесь. Я вам сейчас же выдам как аванс сумму, достаточную на уплату содержания за целый год. Сколько вам надо? Только не бросайте несчастных.

Через час я принес деньги и выдал их заведующей. Она собрала всех служащих госпиталя, и я, обрисовав весь ужас оставления больных и умирающих беженцев на произвол судьбы, попросил персонал госпиталя остаться на месте при появлении немцев, объя-вив при этом, что выдал их заведующей аванс, достаточный для уплаты содержания на год.

Весь личный состав госпиталя, как один, ответил согласием на мое предложение.

Насколько была предана своему долгу заведующая госпиталем, настолько же ей верили все ее сотрудники и подчиненные. Все они явили передо мной замечательное единение во исполнение своего долга.

[225]

Вернуться к оглавлению

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС