Е.А. Никольский
       > ПОРТАЛ ХРОНОС > БИБЛИОТЕКА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ > КНИЖНЫЙ КАТАЛОГ Н >

ссылка на XPOHOC

Е.А. Никольский

1914-1918

БИБЛИОТЕКА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ


ХРОНИКА ВОЙНЫ
УЧАСТНИКИ ВОЙНЫ
БИБЛИОТЕКА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

Родственные проекты:
ПОРТАЛ XPOHOC
ФОРУМ
ЛЮДИ И СОБЫТИЯ:
ПРАВИТЕЛИ МИРА
ВОЙНА 1812 ГОДА
ОТ НИКОЛАЯ ДО НИКОЛАЯ
ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ
◆ ПЕРВАЯ МИРОВАЯ
РЕПРЕССИРОВАННОЕ ПОКОЛЕНИЕ
ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА
РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ
ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ
Народ на земле

Е.А. Никольский

Беженцы в Великую войну 1914-1918.

Первые беженцы

Наступил период великого отступления нашей армии. Войска дошли до Козеницких позиций в июне 1915 года и, не останавливаясь ни на один день на прекрасных, заблаговременно построенных укреплениях, прошли далее.

Отступление нашей армии было для нас, гражданских жителей, совершенной неожиданностью. Я узнал, что наша армия уже отошла, от знакомого полицейского в три часа ночи — он разбудил меня и посоветовал немедленно уезжать. Я вышел во двор, вдали на небе при начинающемся рассвете видны были барашки разрывов германских снарядов.

Оказалось, что, кроме меня, в городе остались никем не предупрежденными казначейство и почта. Войска уже все прошли. С ними, не предупредив нас, ушли полиция и уездный начальник. Население города, панически настроенное, почти все бросилось ко мне, так же как и служащие казначейства и почты. Было ясно — надо немедленно уходить. Но как? Нигде не было ни одной повозки, ни одной лошади.

Я вспомнил о вновь построенной железной дороге, идущей к крепости Ивангород, и послал узнать, нет ли на этой ветке каких- либо вагонов. На наше счастье оказалось, что на пути стоят тридцать два товарных вагона, крытых и пустых. Как только я это узнал, тотчас же распорядился, чтобы казначейство и почта занимали вагоны, также как и все жители города, желавшие выехать.

Сам же я пошел в бывший штаб войск, занимавших Козеницкий район, где нашел нескольких саперов, только что начинавших снимать телефон, соединявший Козеницы с крепостью. Удача преследовала меня и здесь. Приди я на несколько минут позднее — телефон был бы уже снят.

Я попросил телефониста соединить меня со штабом крепости и обратился с просьбой к коменданту выслать немедленно в Козеницы паровоз за тридцатью двумя вагонами, в которых находились казначейство и почта (с 7 млн рублей частью золотом и

[206]

серебром) и беженцами. Я получил ответ, что паровоз будет выслан.

Мой разговор со штабом крепости происходил около пяти часов утра. Козеницы отстояли от станции Ивангород в двадцати одной версте.

Как только стало известно, что за нами приедет паровоз, почти моментально все вагоны наполнились людьми. Очень многим желающим уехать не хватило места. Большинство уезжало из Козениц со слезами, прощаясь с остающимися. Особенно трогательно было видеть, как одна молодая семья с малолетним ребенком хотела взять с собой козу, молоком которой кормили ребенка, и не смогла это сделать. Коза как бы понимала, что ее не могут взять, стояла около вагона и блеяла все время, пока поезд не отошел. Когда мой вагон медленно проходил мимо нее, то я ясно увидел, что из глаз козы капали слезы.

Только утром в начале девятого часа в лесной просеке послышался шум приближающегося паровоза. Как раз в это время немцы начали артиллерийский обстрел самого города Козеницы. Появились аэропланы. Несколько очередей дали значительный недолет по отношению к нашему поезду. Прошло еще несколько минут, и раздался еще ряд очередей, но уже гораздо более близких. Еще несколько мгновений, и наш поезд содрогнулся от довольно сильного толчка паровоза. В то же самое время очередь артиллерийских снарядов разорвалась как раз над нашим поездом, осыпав шрапнелью часть крыш наших вагонов. Как потом оказалось, несколько вагонов было пробито, но к счастью пострадавших не было.

Паровоз тронулся, и следующая очередь снарядов покрыла как раз то место, где только что стоял наш поезд. Высунувшись из вагона, я увидел, как упало несколько человек из провожавших и блеющая коза.

Почти десять часов мы проходили двадцать одну версту, так как путь около станции Ивангород был загроможден и мы бесконечно долго стояли у стрелки.

На станции Ивангород нам пришлось стоять до часу ночи. Я обошел все вагоны, заявил, что принимаю на себя обязанность начальника нашей партии, и назначил в каждом вагоне старшего, которому приказал составить списки каждого вагона. Всего оказалось в поезде 1030 человек, из которых 278 мужчин, 407 женщин и 278 детей.

[207]

Ночью наш поезд пошел на город Седлец, к которому мы подъехали на следующий день. На станции Седлец оказался питательный пункт Красного Креста. Заведующий пунктом был очень симпатичный и предложил нам всем хороший обед.

В Седлеце нам дали новый паровоз и отправили по направлению станции Барановичи. Я решил, что самое лучшее нам будет двигаться по направлению на восток через Москву, пытаясь где- либо остановиться и осесть, если будет возможно: либо ранее Москвы, либо в самой Москве, либо далее на Волге. Я допускал, что нам придется ехать и далее Волги.

Из Седлеца я послал телеграмму коменданту станции следующей продолжительной остановки, на которой по заявлению машиниста будет смена паровоза. В телеграмме я решительно потребовал ко времени нашего прибытия изготовить обед на 1030 человек. Это мое требование было исполнено — в Брест-Литовске на питательном пункте нас ожидал обед.

На станции Барановичи наш поезд вошел в общее расписание движения поездов, и комендант вручил мне наше расписание до Москвы. Теперь мы, хотя и с продолжительными остановками, медленно, но верно двигались на восток.

В продолжение пути заболело несколько человек. У нас, конечно, не было никакой медицинской помощи. На мое предложение больным остаться на одной из станций, они отказались, хотя две пожилые женщины заболели настолько серьезно, что на следующий день после заболевания умерли. Тела их были оставлены на одной из ближайших станций. Одна из старух умерла в том вагоне, в котором помещался и я.

Каждый день я посылал телеграммы на питательные пункты, и везде нас ожидал горячий обед. Исключение составил только Смоленск, куда поезд пришел после десяти часов вечера. Несмотря на полученную мою телеграмму, обеда приготовлено не было.

Я с трудом нашел коменданта и обратился к нему с просьбой дать нам обед. Он мне отказал в довольно грубой форме. Я принужден был оставить тон воспитанного человека. После весьма резкого с ним объяснения я настоял, чтобы обед был немедленно приготовлен, что и было исполнено.

В Смоленске я попытался с беженцами осесть, но неудачно.

Ночью, после того как комендант согласился дать нам обед, я отправился к местному губернатору. Он еще не спал, но принял меня весьма недружелюбно, прямо враждебно. Как я ни был на-

[208]

стойчив, он отказал мне в какой бы то ни было помощи по устройству нас в самом городе и в губернии.

Наконец, после десяти дней путешествия рано утром мы при-были в Москву Здесь я решил принять самые энергичные меры, чтобы не ехать далее, поскольку путешествие в тех условиях, в каких оно происходило, было весьма тяжело.

Тотчас же по прибытии поезда я отправился к московскому губернатору. Оказалось, что он еще спал. Он долго меня не принимал и, наконец, принял. Нравоучительным тоном учителя с учеником он долго объяснял мне, что дело нашего устройства его не касается, и указал, что мне надлежит обратиться к градоначальнику.

Я поехал к градоначальнику. После долгого ожидания меня принял его помощник. Он выслушал, попросил подождать. Через два часа вышел и сказал, что градоначальник просил передать, что беженцы его не касаются, что не может ничем помочь и советует обратиться к городскому голове.

Я был у губернатора в восемь часов утра. Вышел от градоначальника около трех часов дня и узнал только то, что судьба 1028 человек ни того, ни другого не касается. Я отправился в городскую управу.

Городской голова оказался в управе — опять просит очень вежливо подождать. Сижу я жду. Стрелки часов показывают пять часов вечера. На мою настойчивую просьбу, что у меня дело спешное, не терпящее замедления, дежурный чиновник отвечает, что в кабинете головы идет совещание, его присутствие там необходимо, а потому до окончания совещания он принять меня не сможет.

Жду еще около часа. Узнаю, где помещается кабинет головы. Подхожу к двери, около которой стоит служащий, и замечаю, что он пропускает несколько лиц в кабинет. Я беру за ручку двери, но стоящий около меня не впускает, заявляя, что посторонним вход запрещен. Я его ударяю сильным резким движением в низ живота, он падает, и я вхожу в кабинет.

Так как я вошел с шумом, то все, сидящие в кабинете, обратили на меня внимание. Я спросил ближайшего ко мне, кто между ними городской голова. Получив ответ, я обратился к последнему с просьбой меня выслушать, извиняясь, что позволил себе войти в кабинет столь эксцентрично. В кратких словах я объяснил причину моего прихода.

Городской голова г. Челноков вместо ответа попросил меня уйти.

[209]

Надо понять, в каком душевном состоянии в то время я был, что не ел и не пил со вчерашнего дня. В кабинет головы я вошел в седьмом часу вечера. Кровь бросилась мне в голову. Я был вне себя и в каком-то исступлении начал истерически кричать, насколько я теперь помню, следующее:

— На всем пути с театра военных действий и здесь, в Москве, в сердце России, никому вообще — ни вашему губернатору, ни градоначальнику, ни вам, здесь сидящим, сытым, жирным и, видимо, довольным собой, — нет никакого дела до несчастных 1028 человек, сидящих в настоящее время в грязных товарных вагонах голодными, больными, с женами и детьми.

Когда я пришел в себя, то оказался сидящим в кресле городского головы, около меня находился доктор, приводивший меня в чувство, и сам Челноков. Увидев, что я пришел в сознание, городской голова очень дружелюбно попросил извинения за все происшедшее. Он сказал, что городская управа только постановила принять на себя полное попечение о моих беженцах. Один из членов управы, которого Челноков мне тут же представил, был назначен ответственным за беженцев. На первое время было ассигновано 15 000 рублей.

После моего подробного объяснения решено было, что сегодня беженцы переночуют в вагонах, продукты для питания будут немедленно отправлены на вокзал, завтра утром их перевезут в Морозовский дом для бедных, который к этому времени будет почищен. Причем семьям более интеллигентным немедленно наймут отдельные квартиры, и всех вообще возьмут на полное иждивение города до устройства на места или работу.

Я пробыл в Москве четыре дня, до тех пор, пока все мои беженцы под моим личным наблюдением не были прекрасно устроены.

Через несколько месяцев мне случилось вновь быть в Москве. Все козеницкие беженцы попечением городской управы оказались в прекрасных условиях жизни. Интеллигенты получили соответственно их знаниям места на городской службе и в разных пред-приятиях, простые люди были устроены на разные работы. Те же, которые не могли работать, получили бесплатно отдельные квартиры и вполне достаточное денежное пособие, причем в него входила даже некоторая сумма на развлечения. Я посетил некоторых из беженцев. Все они благодарили меня за то, что я привез их в Москву.

[210]

Из Москвы я проехал в Петербург и явился в земский отдел Министерства внутренних дел к товарищу министра Лыкошину. Рассказал ему все, со мной происшедшее.

Меня оставили при земском отделе. Через несколько дней управляющий земским отделом вызвал меня и сказал, что вся ответственность за работу с беженцами возложена на члена Государственного совета С.И. Зубчанинова, который назначен главноуполномоченным по устройству беженцев. Я назначаюсь в его распоряжение, как уже имеющий опыт по беженскому делу. Управляющий земским отделом приказал мне тотчас же явиться к Зубчанинову.

Из земского отдела я поехал к Зубчанинову. Он очень любезно меня принял, отметив, что управляющий земским отделом и товарищ министра аттестовали меня ему с самой лучшей стороны. Он попросил меня подобрать ему столько сотрудников, сколько я могу. Я пригласил пять своих сослуживцев, комиссаров по крестьянским делам Царства Польского, бывших так же, как и я, в земском отделе. Сам Зубчанинов пригласил к себе товарищем члена Государственной думы от Екатеринославской губернии Г.В. Викторова. Всего нас оказалось восемь человек — первоначальный кадровый состав Главного управления по устройству беженцев. На первом совещании мы установили предмет наших действий и программу.

Через два дня мы выехали в двух отдельных вагонах — салонах на фронт. Нам всем в земском отделе выдали документ, по которому мы получили в Министерстве путей сообщения личные карточки на право проезда в первом классе по всем российским железным дорогам.

Доехали мы до Брест-Литовска. Главноуполномоченный поехал в ставку главнокомандующего за инструкциями, а мы остались его ждать в Брест-Литовске.

Не прошло и двух суток, как он вернулся и послал своего това-рища Викторова, меня и четырех комиссаров в город Кобрин (Гродненской губернии).

В Кобрине оказалось большое скопление беженцев, которые требовали немедленной помощи.

Не только весь город был ими заполнен, но все окрестности вокруг Кобрина представляли сплошной бивуак. Сколько было беженцев, определить точно не представлялось возможным, но, по приблизительным расчетам, их было около 250 000 человек.

[211]

Большинство были православные крестьяне Холмской губернии, которые вышли целыми приходами со своими священниками. Были среди них и поляки разных губерний Польши. Были и жители губерний, прилегающих к Польше.

При отступлении нашей армии распоряжением штаба главнокомандующего во многих местностях жителям было предложено покидать свои места. Жителям Холмской губернии это распоряжение было предъявлено отступающими войсками в более настойчивой форме. В других местностях военные власти не требовали энергичного исполнения этого распоряжения. Поэтому процент жителей Холмской губернии оказался столь велик среди общего числа беженцев.

Следующий факт я не мог никак лично проверить, но беженцы Холмской губернии лично мне говорили, что казаки нагайками выгоняли их из селений. Многие беженцы подтвердили это много раз мне лично в разное время.

Было понятно, прочему бежали некоторые жители города Козеницы — они испугались германского обстрела, уже начавшегося. Они знали, что город находится в самом центре солидных укреплений, расположенных вокруг него почти кольцом. Откуда бы ни наступали немцы — все плохо для Козениц. Жители боялись артиллерийского огня и, как следствие, общего пожара. Поэтому понятно, что они бежали куда глаза глядят.

Впоследствии мне пришлось говорить с некоторыми высшими офицерами Генерального штаба о причинах этого, на мой взгляд, странного распоряжения — снимать массы людей с места их постоянного жительства. Офицеры мне объясняли, что предполагалось использовать пример 1812 года, когда в полосе наступающих французов все жители бежали, уничтожая и увезя с собою все жизненные припасы, чем ставили неприятеля в тяжелое положение.

В ставке главнокомандующего — великого князя Николая Николаевича — первоначально появилась подобная же мысль: по возможности обезлюдить местность, по которой должен идти противник, и тем самым затруднить его продвижение. Какая наивная мысль, совершенно непродуманная, если не сказать сильнее.

Действительно, в 1812 году армия двигалась по узкому коридору. Снабжение ее производилось или подвозом припасов на повозках, или местными средствами. Обезлюдение узких путей наступления противника действительно ставило наступающего в тяжелое положение в смысле снабжения продовольствием.

[212]

В настоящее время условия совершенно изменились. Теперь армия наступает широким сплошным фронтом, можно сказать от моря до моря, имея в своем распоряжении многочисленные железнодорожные пути, по которым идут бесчисленные поезда, грузовые и легковые автомобили, бесконечные ленты обозов. Все это дает возможность армии подвозить все ей необходимое в достаточном количестве, почти не нуждаясь в местных средствах. Современная армия настолько численно велика, что никакими местными средствами ее нельзя прокормить. Напротив, как показал опыт последней войны, армия часто помогает местным жителям продовольствием. Это имело место в Козеницком уезде, где немцы даже давали мясо жителям разрушенных пунктов, в чем я лично неоднократно убеждался во время своих поездок по Козеницкому уезду.

Теперь обезлюдение местности не наносит никакого вреда наступающему противнику, а, напротив, помогает его движению, не стесняя его движения.

В настоящее время население этих местностей несравненно более плотное, чем было в 1812 году. И если теоретически пред-положить, что обезлюдение путей противника все-таки наносит ему какой-то вред, то, во всяком случае, этот ущерб во много раз меньше того вреда, который, в конце концов, получает наше население и вся страна. Бегущие жители теряют все, что имеют. Очевидно, что с ними вместе теряет и само государство, которое должно их устроить, создать им какую-то новую жизнь. На все это требуются огромные средства и организации.

Так было у нас в последнюю войну. Сколько несчастий, горя, смертей произошло из-за необдуманного распоряжения властей. Сколько материальных средств было израсходовано только на крайне необходимую помощь беженцам. Если на одну чашку весов бросить все, что потеряли беженцы и Россия через них, а на другую — ущерб немцев, то первая чашка будет внизу, а вторая — высоко наверху.

В изложении страды беженства в Великую войну в той ее части, в которой я принимал самое непосредственное руководящее участие, я постараюсь быть по возможности объективным и бес-пристрастным. Должен предупредить, что хотя некоторые подробности и имена участвующих лиц забылись, однако общее описание будет правильным.

Я счел полезным в своих записках более подробно остановиться на беженском движении, поскольку о нем почти ничего не было написано в печати.

[213]

На организацию возможной помощи беженцам наше правительство израсходовало огромные денежные средства — всего более 500 млн золотых рублей. Правительство вынуждено было взять на свое попечение массы людей, сколько — точно никому не известно, но не менее 2 млн человек, лишившихся решительно всего имущества, потерявших своих кормильцев, а также взять на свое полное иждивение малолетних сирот, стариков, старух и вообще всех, не могущих работать.

Правительственная организация помощи беженцам, так называемая «Северопомощь», должна была кормить, одевать, лечить, помогать рождению детей, хоронить, давать приют сиротам, неработоспособным, старикам, умалишенным, учить детей школьного возраста и вообще оказывать всякую помощь обездоленным людям.

Не стоит забывать, что все беженцы были людьми, лишенными всего, не только движимого и недвижимого имущества, но также и каких-либо денежных средств. Только через мои руки прошло более 20 800 000 рублей деньгами, не считая огромного количества предметов материального довольствия самых разнообразных родов, которые я получал от главного уполномоченного по устройству беженцев, стоимость каковых превышала во много раз израсходованные мною наличные деньги.

Необходимо заметить, что почти все беженцы были простые люди — простые крестьяне, немного ремесленников и рабочих. Интеллигентов между ними не было, только изредка встречались мелкие собственники, учителя и другие. Из Холмской губернии крестьяне, подгоняемые войсками, вышли целыми приходами во главе с их священниками. Архиепископ Холмский Анастасий просил последних не бросать своих приходов.

В городе Рославле священники оставили свои приходы и поодиночке разъехались кто куда мог.

Примечательно, что между беженцами, находившимися под моим управлением, которых всего перебывало в разное время числом более пятисот пятидесяти тысяч человек, совершенно не было евреев, хотя все беженцы были из черты оседлости. Я не могу дать этому явлению никакого действительного объяснения. Могу только высказать свое личное предположение, что вообще еврейское население было послушно каким-то мне неизвестным распоряжениям, исходившим из какого-то центра, который руководил вообще действиями еврейского населения во время войны и заблаго-

[214]

временно ставил в известность евреев о своих распоряжениях, которым они все безусловно повиновались.

Если отрицать последнее мое предположение, то становится совершенно непонятным: по каким причинам все решительно евреи, населявшие в больших количествах Польшу и Белоруссию (местами до 40 %), остались на своих местах жительства. Они не повиновались распоряжениям военных властей уходить, в то время как христианское население массами послушно уходило, бросая решительно все свое имущество на произвол судьбы?

Считаю своим долгом подчеркнуть, что мое это предположение я не имею возможности подтвердить никакими доказательствами — оно вытекает исключительно из логических рассуждений.

Среди беженцев, уходивших не по железным, а по шоссейным и грунтовым дорогам, почти полностью отсутствовали интеллигенты. В этом, мне думается, кроется причина того, что как в русской, так и в иностранной литературе не встречается повествований о беженцах Великой войны.

[215]

 

Вернуться к оглавлению

 

 

 

 

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА




Яндекс.Метрика

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС